Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Маркс пишет о «бессмысленных и изматывающих ссорах» с представителями обеих семей, представляя дело так, будто они с Женни изо всех сил пытались пожениться еще с 1836 года, года их помолвки. На самом деле этому браку мешал только один человек: Карл Маркс. Он все время метался между Бонном, Берлином и Кельном, предпринимая все свои действия в одиночку и нимало не заботясь о том, чего это стоило Женни и какому риску подвергало их затянувшиеся в своей неопределенности отношения. Примечательно, что сама Женни ни разу не потеряла терпения по отношению к своему возлюбленному. Ее письма зачастую полны тревоги, но главное в них — бесконечная любовь к своему Карлхену. Буквально накануне свадьбы она написала, что готова следовать за ним повсюду: «Я пойду за тобой везде и куда угодно. Если бы я только могла сделать все твои пути легкими и безопасными, если бы могла убрать с них все препятствия…» {9}
Немецкий романтик Готлиб Фихте считал, что человек может познать свое «я», свою истинную сущность, лишь влияя на другого человека. Маркс и Женни открывали свою сущность друг через друга {10}. Их бесконечная помолвка завершилась 19 июня 1843 года, когда они поженились в протестантской церкви Кройцнаха. Никто из родственников Маркса на свадьбе не присутствовал. Единственным из семьи Женни был ее брат Эдгар. Марксу было 25, Женни 29 лет {11}.
В качестве свадебного подарка Каролина фон Вестфален преподнесла дочери старинный серебряный сервиз и постельное белье, все это было украшено вензелем рода Аргайл. Она же дала молодым денег на медовый месяц, который они провели в Швейцарии {12}. Женни показала себя образцом бережливости еще до свадьбы: она велела Марксу не покупать никаких подарков к свадьбе, даже цветов — нужно было экономить {13}. Впрочем, чуть позже, в эйфории первых дней замужества, она без всякого сожаления рассталась с той небольшой суммой, что была у них в наличии. Из швейцарского отеля для новобрачных в Рейнпфальце они возвращались дилижансом, не торопясь, и по дороге еще и ссужали деньгами тех своих друзей-бессребреников, что навещали их по пути в гостиницах. Наличные деньги они всегда держали в открытой шкатулке, стоявшей на столе. Когда молодые вернулись в Кройцнах, шкатулка была пуста {14}. Своего рода символический жест освобождения — прямо из книг любимых романтиков. Перси Биши Шелли наверняка одобрил бы их.
Денежные трудности абсолютно не волновали эту пару. В багаже Маркса хранилось, как они оба считали, самое ценное: 45 томов, которые он намеревался прочитать за время медового месяца, среди них — сочинения Гегеля, Руссо, Макиавелли и Шатобриана {15}. Защищенный тихим, сильным и ровным огнем любви своей Женни, Маркс изучит не только эти книги, но еще и пересмотрит практические политические и экономические уроки, извлеченные из его жизни в Кельне. Тот Карл Маркс, которому суждено будет стать исторической личностью, родился именно в долгожданном браке с Женни. Их клятвы перед алтарем были клятвами истинной верности, а их браку суждено было стать согретым единым огнем взаимной любви.
Любовь Женни укрепила дух Карла и напитала его разум. Во время медового месяца родились две самые важные его идеи: религия есть опиум для народа, а движущей силой освобождения человечества является пролетариат {16}.
Молодожены оставались в Кройцнахе до октября. Они занимались любовью в окружении книг, они жили в городке, где у них не было ни перед кем никаких обязательств. В июле Женни забеременела, а Маркс приступил к решению одного из самых сложных для него вопросов {17}. К этому времени самое сильное влияние на Маркса оказывают идеи Гегеля, это останется неизменным и в дальнейшем, хотя Маркс будет критиковать Гегеля за отрыв его идей от реальности. Тем не менее главное останется неизменным: диалектика Гегеля станет марксистской диалектикой, Маркс преобразует теорию — в политическую практику. Подобный ревизионистский подход Маркса не в малой степени был продиктован влиянием идей Людвига Фейербаха {18}. Фейербах был другом Маркса и Бруно Бауэра. В 1841 году он опубликовал книгу под названием «Сущность христианства», в которой утверждал, что Бог есть продукт человеческой мысли, собравшей все добродетели человечества и приписавшей их некоему божеству, которому следует поклоняться. Фейербах утверждал, что таким образом человек сам отказывается от всего лучшего, что есть в его натуре, передавая эти качества кому-то или чему-то другому — и из-за этого чувствуя себя слабым и недостойным. Затем, в 1843 году, Фейербах публикует серию эссе, в которых спорит с мыслителями прошлого, особенно с Гегелем, утверждая, что они все были не правы, описывая мышление, идею, как и религию, чем-то исходящим извне, со стороны, поражающим человека, словно удар молнии, в то время как на самом деле именно человек генерирует идеи и через это создает себе бога и определенную философию {19}.
Маркс попробовал применить эту идею к положениям Гегеля о государстве — и обнаружил, что Гегель описывает систему, в которой государство функционирует отдельно от личности, навязывая ей свою волю. Маркс спорит с этим, утверждая, что государство есть общество людей, и человек сам должен быть автором законов, конституции, которая является своего рода контрактом, по которому государство действует в интересах человека {20}.
Затем Маркс тщательно исследует религию. Фейербах полагает религию сосудом, который человек создает, чтобы хранить в нем добродетели. Однако Маркс видит в религии лишь отражение страданий человечества. Он называет религию наркотиком, призванным облегчить боль, которую испытывает человек в огромном мире, чувствуя свое бессилие и ничтожность перед мирозданием. «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» {21} [16] .
16
Речь идет о работе «К критике гегелевской философии права». Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 1.
Пытаясь поставить человека в центре мироздания, Маркс начинает критиковать все и вся; сам он называет это «безрассудной критикой всего сущего, неосторожной до такой степени, что уже не страшны ни результаты ее, ни неминуемое столкновение с властью…» Он говорит Рюге, что именно по этому пути должна пойти их газета. Рюге и Фробель, поразмыслив, приходят к выводу, что такая газета может существовать лишь в одном городе.
В Париже {22}.
Часть II
Семья в изгнании
5. Париж, 1843
Мы не представляем миру никакой новой доктрины, не утверждаем: се — Истина, на колени перед ней! Мы лишь вырабатываем новые принципы существования мира, опираясь на принципы старые…
На протяжении всей истории было несколько моментов, когда Париж становился буквально центром новой вселенной — 1843 год относится к таким моментам. Каждый, кто жил в Париже в то время, участвовал в Истории, все было политизировано до предела. Сторонники реформ из Франции, Германии, России, Польши, Венгрии, Италии смешались с художниками, поэтами, композиторами, писателями и философами, которые все более тяготели в своем творчестве и идеях к реальному, а не идеальному миру {2}.
Аристократы древних родов встречались с революционерами (с весьма противоречивым и темным прошлым) в роскошных салонах или на собраниях тайных обществ, где обсуждали, как превратить царства — в нации. Политические беженцы блистали на банкетах в ресторанах и кафе Правого Берега, где их принимали, словно принцев крови. Военные покидали службу, чтобы примкнуть к оппозиции, — и это считалось доблестью; впрочем, модницы и кокетки горько сетовали об их отказе от пышных мундиров.
Таково было время короля Луи-Филиппа в Париже, куда, словно магнитом, тянуло радикалов со всей Европы.
Во время Французской революции 18-летний Луи-Филипп сам поучаствовал в свержении монархии, после чего много путешествовал по Англии и в особенности — по совершенно новому рассаднику идей равенства — Соединенным Штатам. Таким образом он впитывал самые современные политические веяния и, напитавшись идеями, в 54 года не вызывал особой ярости у оппозиции, да и она его не раздражала — до тех пор, пока не вмешивалась в его бизнес. Он учился на ошибках своих предшественников и прекрасно понимал, что либерализм жизненно необходим не только для его собственной безопасности и его трона, но и для того, чтобы процветал его личный бизнес и пополнялась государственная казна. В результате Париж этого периода буквально сияет в своем великолепии, богатстве и пышности. На одно платье из модной коллекции идет 250 ярдов знаменитого кружева Шантильи и индийского кашемира, а стоит оно 10 000 франков — это в десять раз больше годового дохода целой рабочей семьи {3}. Однако Париж — это еще и дом родной для проповедников самого радикального толка и левых взглядов (иногда их, впрочем, повсюду сопровождают женщины, одетые в подобные платья), которые яростно пророчат скорый конец всему этому бесстыдному расточительству. По словам Фридриха Энгельса, Париж был именно тем местом, где «европейская цивилизация достигла своего полного расцвета» {4}.
Женни и Карл приехали в город вечного праздника — и после долгой и утомительной поездки оказались в самом центре этого карнавала. Они приехали в Париж, потому что здесь была свобода; потому что здесь можно было писать и говорить то, что думаешь, не опасаясь цензуры… однако вполне возможно, что их несколько удивило то, как выглядит эта самая свобода. В Пруссии они лишь предполагали, как это может быть, и верили в это, не зная по сути. Теперь же они видели всю эту суету своими глазами: то, как буржуазия откликнулась на призыв государства «обогащайтесь»; то, как легко декларировались повсюду самые различные «-измы» — либерализм, социализм, коммунизм, национализм. Все эти идеи, движения и термины были рождены здесь, в Париже — и выплескивались в остальную Европу {5}.