Кармела
Шрифт:
– Вы его так ненавидели? – спросил Пауль.
Глаза Кармелы сверкнули.
– Нет! Он был мне противен. Отвратителен!
– Почему?
Глаза погасли.
– Не помню.
– Ничего, – утешил Пауль. – Начало положено, дальше пойдет легче.
– Думаете?
– Да. Посмотрим дальше, может, найдутся еще знакомые?
– Потом, – сказала Кармела мрачно. Она задумалась, Пауль решил больше ее не тревожить, только предложил:
– Я оставлю вам камеру, вечером посмотрите потихоньку, там и увеличение есть, позволяет разглядеть детали.
Кармела встала.
– Дойдете?
Она кивнула, молча прошла к выходу и, только закрывая за собой дверь, обернулась и тихо сказала:
– Grazie, Паоло.
– Смотри, что я тебе принесла. Твои любимые конфеты.
– Надо же! Настоящие «Мишки». Где ты их нашла?
– На рынке.
– Ни разу не видела.
– Случайная партия. Тебе повезло.
– Удивительно. Как раз вчера или позавчера меня угостили конфетой, тоже вафельной, я ее взяла и вспомнила о «Мишках», давным-давно их не ела. А как много! Ты что? Это же безумно дорого!
– Единожды можно. Надеюсь, ты не собираешься падать со стула каждый месяц?.. Не представляешь, как я перепугалась, когда увидела тебя на полу. Без сознания, лежала такой, знаешь, бесформенной кучей, как мешок картошки. Жуткое дело! Вполне могла ногу сломать или руку.
– Лучше б сломала, – сказала Кармела печально. – Ногу или руку.
Элиза посерьезнела.
– Ты вправду ничего не помнишь?
– Вправду.
– А меня?
– Тебя помню.
– И больше никого?
– Еще кое-кого вспомнила. Позавчера вечером. Доктор мой ездил днем к нам домой, делал фото… ты на работе была… Кстати, я думала, ты вчера придешь…
– Я и вчера работала. Попросили поменяться. Сегодня отдыхаю… Ну, дальше что?
– Он показал мне снимки. И я увидела… Агамемнона. И узнала.
– Генрика?
Кармела кивнула.
Элиза усмехнулась.
– А ты знаешь, какой номер он отколол? Не далее как вчера?
– Нет. Откуда мне знать?
– Из газет. Я утром в «Постимеесе» прочла.
– Ну и?
– Вообрази себе, он явился в музей… или галерею?.. в общем, туда, где красуются его гениальные творения, пришел, вынул молоток и раздолбал все вокруг. Все банки пресловутой инсталляции в осколки, еще чего-то переломал, работники сбежались, хотели его остановить – куда там! Вырвался и удрал, они в полицию позвонили, в скорую, решили, что белая горячка у него либо просто спятил…
– Или, наоборот, стал нормальным, – уронила Кармела сухо.
– Ага! Наведались к нему домой, в мастерскую… А там полный кавардак, все разорвано, разодрано, на полу мятые тюбики краски, куча всякой дряни побитой, ну ты знаешь, из чего он свои шедевры создавал, словом мусора выше щиколотки, а самого след простыл. Потом нашли записку. На зеркале черной краской. Понял, мол, что не художник он, а… дальше нецензурное нечто, даже газета опустила, многоточие поставили… вот, и, стало быть, бросает все и уезжает к какому-то приятелю на хутор коров доить.
– Почему коров? – удивилась Кармела.
– Для пущего самоуничижения, полагаю. Баба, мол, для мужской работы не гожусь.
Кармела фыркнула.
– При его габаритах вполне мог бы лес валить. А знаешь, ведь он неплохо рисовал когда-то. Вот что значит доискиваться славы любой ценой.
– Дело не столько в тех, кто доискивается, – возразила Элиза, – сколько в том, как и за что эту славу распределяют. А ты, я вижу, довольно много о своем бывшем навспоминала.
– Я о нем целый вечер думала, – призналась Кармела. – Больше-то не о ком, никого не вспомнила, хотя рассматривала картинки до посинения.
– Какие картинки?
– А доктор мне оставил камеру. Вот, видишь?
Она извлекла из-под подушки кожаный футлярчик, подала подруге.
– Дорогая какая, – заметила Элиза удивленно. – Настоящая японская.
– Да. Я хотела вернуть вчера, боюсь, не дай бог, стащат, мало ли что? Но он не взял, пусть, говорит, побудет еще, авось, натолкнет на что-нибудь.
– Может, и натолкнет. А может, и нет. Я думаю, тебе лучше домой отправиться. Среди знакомых стен… А когда тебя выписать собираются?
– Это пока не обсуждалось.
– Когда будет обсуждаться, договорись, чтобы это было в мой выходной. Приду, отвезу тебя домой. На такси. А может, и братец твой к тому времени вернется, он же не навсегда уехал, на две недели всего.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Кармела.
– Ты сама мне сказала. Накануне происшествия.
– А куда он поехал, не говорила?
– Говорила. В Грецию. На Крит? Нет, на Родос. Через Хельсинки, его супруга предпочитает финское качество удобству лететь прямым рейсом.
– А дети у него есть? – спросила Кармела с легким смущением.
– Два мальчика. Погодки. Старший в будущем году в школу пойдет.
– Понятно.
Элиза посмотрела на поникшую Кармелу, та напоминала тюльпан, срезанный и поставленный в вазу, куда забыли налить воды. Ей захотелось подбодрить подругу, она наклонилась к ней и сказала заговорщическим шепотом:
– По-моему, он к тебе неравнодушен.
– Кто?
– Твой доктор.
– Паоло? Что за чушь!
– Совсем и не чушь. И почему Паоло? Разве его так зовут?
– А как?
– Не знаю. Он мне только фамилию свою назвал. Как они привыкли, доктор такой, доктор сякой… Просто он совсем не похож на Паоло… Ладно, пусть, я не возражаю. Между прочим, не женат и даже подруги постоянной не имеет.
Кармела промолчала, и Элиза поднялась.
– Пойду. У меня ребенок некормленный. Без меня не ест. Совсем одурела. Представляешь, эти малолетние идиотки уже обсуждают проблемы лишнего веса. Всеобщий маразм добрался и до школьниц начальных классов. Благодаря этим психам-кутюрье человечество скоро вымрет. Подумали бы хоть, что их драгоценные ходячие скелеты тоже некому будет производить. Знаешь, что она мне вчера говорит? «Мама, у меня ноги слишком толстые, надо сесть на диету».