Кармелита. Наследники: игры на вылет
Шрифт:
– Почему ты смылся и доверил дело какому-то идиоту?! – Дина орала в трубку, на другом конце провода её слушал Бергер.
– Дина, не повышай голос. Я от этого нервничаю…
– Это я нервничаю! Ты хоть знаешь, что устроили здесь?!
– И что же?!
– Торги!
– Ну я не думаю, что на судах это впервые.
– Аркаша! Ты издеваешься?!
– Дина, не волнуйся. Всё путем.
– Ты уверен, что твой охломон даст больше?!
– Больше кого? – напрягся юрист.
– Давыдова!
– Ах он паскудник! –
– Ты мне лучше скажи, что делать?!!
– Просто. Дождись. Меня.
Три слова заставили Дину хоть немного взять себя в руки. Если приедет Аркаша. То можно ещё надеяться на хеппи энд.
Бергер прибыл к концу последнего заседания. Давыдов уже потирал руки, представляя, что сможет седлать со Ждановым на нарах, но увидев Аркадия, стушевался.
– Что ты здесь забыл?!
– Я – адвокат, если помнишь.
– Ты же кинул своего клиента!
– Считай, что вернулся и одумался.
– Он сядет!
– А ты решил, что сможешь заграбастать мои сбережения?
– Ты сам их своровал!
– Удачнее, чем ты, – напомнил Бергер.
– Что ты обо мне знаешь? – отпрянул от мужчины молодой полковник.
– Достаточно.
Когда судья вошла в зал заседаний, то Бергер и Давыдов едва не перевернули её стол. Они пытались подраться. Умно. Ещё немного, и вызванная охрана растащила бы их по углам и впаяла по сроку. Но к счастью, Аркадий оказался слабее и Михаилу, повалившему юриста на пол, был вынесен досрочный приговор – невменяем. Его вывели и наложили вето на дальнейшую деятельность до соответствующего заключения врачей о том, что он способен адекватно оценивать ситуацию.
Перед вынесением решения Дине стало плохо. Она снова лишалась сознания. В подступающей со всех сторон темноте она отчетливо слышала какие-то голоса. Или плач. Детский. Ей стало жутко страшно. За себя. Именно за себя. Она впервые поняла, что натворила. Она убила ребёнка. Убила. Своего. Первого. Ребёнка. И это она сейчас должна быть на суде, а не Стас. Убивать нельзя в принципе. Это же грех. Смертный грех, но одно дело грохнуть старого пердуна, который перешел все дозволенные рамки, а совсем другое ребенка… Крохотного человечка, жизнь которого полностью была в твоих руках…
Когда Дина открыла глаза, то не поняла, где находится. Однако по запаху одеколона Жданова, она определила, что он поблизости. Боева приподняла голову. Виски стучали, словно отбойным молотком. Руки тоже ныли. Она увидела, что из локтевого сгиба торчит капельница. Что? Она в больнице? Опять?
– Лежи, – тихий и бархатный голос Стаса заставил подскочить на кровати и кинуться к нему.
– Стас!
– Лежи я сказал! – он строго посмотрел на неё. – Врачи велели соблюдать режим, иначе ты потеряешь всю кровь.
Дина чувствовала страшную слабость. Простынь. Что-то с ней не так. Простынь, где она лежала, была розовой и мокрой.
– У меня кровотечение?
– Да, –
– Серьёзное. Какого черта ты так рано вышла из больницы?! Аборт это тебе не игрушки!
– Тебя отпустили?
– Меня оправдали, – заулыбался Жданов. – Бергер помог. Только мурыжил долго. Сукин сын!
– А что случилось на суде?
– Рожу расцарапал ему твой полковничек. Кстати, он мне сказал, что вы теперь вместе.
Дина усмехнулась:
– И ты поверил?
– Дина, я не пятилетний мальчик, – буркнул Жданов, поджимая губы.
– И поэтому ты дал Давыдову по лицу, зная, как осложнишь задачу Аркаше?
– Я не хочу больше об этом.
– Стас, я должна тебе сказать…
Если вдруг тебя не станет,
То моя любовь растает.
Если вдруг тебя не будет,
Кто тогда меня полюбит так?!
Прости, прости, прошу, прости,
Всего шаг от любви до ненависти.
Знаешь, сердцу покоя не обрести,
Одному мне брести по дну пропасти.
Прости, прошу, прости, прошу,
Я тебя наберу, я тебе напишу,
Я тебе позвоню, я тебя позову,
Я тебе расскажу, как люблю.
Как в невесомости над одиночеством,
Любви без гордости летать не хочется.
И не разлюбится, прости меня, прости,
И не забудется любовь без гордости…***
– Нет, Дина, это я должен сказать, – он глянул на неё исподлобья. Так, словно это она в чем-то провинилась, и он делает ей одолжение, прощая все грехи. – Прости меня. Я идиот. Я знаю.
– Мы ведь останемся вместе? – голос у Боевой предательски дрогнул. – Ты говорил, что как только выйдешь, то…
– Нужно подумать.
– Что?
– Ничего. Лежи, – он отмахнулся и не желая больше разговаривать вышел из палаты…
Если заметила слёзы – лучше уйди,
Иначе, снова сорвусь на яростный крик,
Это не дождь, а солёные капли боли,
Я не плачу, ты что! Я молюсь за обоих.
Давыдов топтался возле входа в больницу. Он узнал, что Дину выписывают. Подниматься на этаж и столкнуться там со Ждановым было равносильно пытке. Михаил получил много проблем из-за Бергера. Больше, чем ожидал. Этот чертов адвокатишка лишил его уважения. Такое не прощают. Впрочем, месть была отложена до лучших времен. После суда Давыдов стал подозрительно часто думать о Дине. И жалеть себя. Не её.
Порою кажется, что человек, столько времени проведший в одиночестве, будет хвататься за любую соломинку, чтобы выплыть. Давыдов не стал бы утверждать, что Дина была бы для него идеальным вариантом, но она разбудила в нем те чувства, которые приравнивают к глубокой симпатии и даже заикаются про любовь. Раньше Михаил приходил домой и был свободен. Теперь же он искал хоть что-то, что напоминало бы ему о её присутствии.
Ты часто мне лгала, а я то, зная, вёлся,
И каждая ссора влекла любовь к износу,