Кармилла
Шрифт:
Бывало, моя загадочная подруга целый час сидела неподвижно, затем брала меня за руку и страстно сжимала, томно вглядываясь мне в лицо. Щеки ее пылали, глаза вспыхивали темным огнем, грудь возбужденно вздымалась. Она становилась похожа на снедаемого страстью влюбленного. Я приходила в смятение, ненавидела ее и все же не могла сопротивляться. Взгляд ее гипнотических глаз завораживал меня, на щеках горели жаркие поцелуи. Едва не плача, она шептала: «Ты моя, будешь моей, мы едины навеки». Затем откидывалась в кресле и прикрывала глаза руками, а я едва не падала в обморок, трепеща от ужаса.
Часто
– Что между нами происходит? Почему ты так себя ведешь? Может быть, я напоминаю тебе давнего возлюбленного? Но знай, мне это не нравится. Я тебя не понимаю… я сама себя не понимаю, когда ты так смотришь на меня.
Она тяжело вздыхала, отворачивалась и выпускала мою руку.
Я не считала эти непонятные излияния ни притворством, ни шуткой и блуждала во мгле, пытаясь найти им удовлетворительное объяснение. Это было похоже на взрыв, словно тщательно подавляемые инстинкты против ее воли вырывались наружу. Может быть, несмотря на непрошеные уверения матери, она все же страдала припадками безумия? А может быть, она влюблена в меня и скрывает свое истинное лицо? Может быть, влюбленный юноша переоделся в женское платье и с помощью старой опытной авантюристки пробрался к нам в дом? Я читала о таких случаях в старинных романах. Но, хоть эта гипотеза и льстила моему тщеславию, слишком многое ее опровергало.
Да, она часто, подобно влюбленному мужчине, оказывала мне знаки восторженного внимания. Но между этими порывами страсти она вела себя совсем обычно, то веселилась, то тосковала. Иногда я ловила на себе ее взгляд, полный грустного огня, но временами меня для нее будто не существовало. Если не считать этих приступов загадочного возбуждения, в остальном ее поведение было вполне женственным; во всех ее манерах сквозила вялая томность, трудносовместимая с представлением о мужском телосложении.
Во многом ее привычки казались нам странными. Может быть, городская дама не найдет в них ничего необычайного, но нам, сельским жителям, это было в диковинку. Она вставала очень поздно и спускалась в гостиную не раньше часа дня; затем ничего не ела, только выпивала чашку шоколада. После этого мы шли на прогулку. Она очень быстро уставала и возвращалась в замок или же присаживалась отдохнуть на скамейку среди деревьев. Однако усталость эта была чисто телесного свойства; ум ее оставался столь же острым. Она была прекрасной собеседницей, веселой и рассудительной.
Иногда она мимоходом вспоминала родной дом, рассказывала случаи из детства. В ее рассказах возникали люди с диковинными привычками, обычаи, о которых мы ничего не знали. Из этих обрывочных намеков я сделала вывод, что родина ее находится гораздо дальше, чем я представляла вначале.
Однажды днем, когда мы сидели под деревьями, мимо прошла похоронная процессия. Хоронили молодую девушку, которую я хорошо знала, дочь одного из лесничих. За гробом понуро брел убитый горем отец: она была его единственной дочерью. Следом за ним, напевая похоронный гимн, парами шли крестьяне.
Я встала, чтобы почтить память покойной, и вместе со всеми запела похоронный гимн.
Моя спутница резко дернула меня за руку. Я удивленно обернулась.
– Разве не
– Напротив, я считаю, что это зрелище очень трогательное, – ответила я. Я рассердилась на нее и, кроме того, испугалась, что участники грустной процессии услышат нас.
Я снова запела; Кармилла опять перебила меня.
– Твое пение режет мой слух, – заявила она и зажала уши тонкими пальцами. – Кроме того, с чего ты взяла, что мы с тобой принадлежим к одной и той же религии? Ваши обряды вызывают у меня отвращение; ненавижу похороны. Что за нелепость! Ведь и тебе, и мне – всем суждено умереть. После смерти люди становятся только счастливее; так чего тут оплакивать? Пойдем лучше домой.
– Отец ушел на кладбище со священником. Разве ты не знала, что ее хоронят сегодня?
– Я? С какой стати? Я не забиваю себе голову всякими крестьянами. Я ее знать не знаю, – сверкнула глазами Кармилла.
– Бедной девушке почудилось, что на нее напало привидение. Это случилось две недели назад; с тех пор бедняжка начала чахнуть и вчера скончалась.
– Только не рассказывай мне о привидениях, а то я не смогу уснуть ночью.
– Надеюсь, ее болезнь не заразна. Отец подозревает, что на нас надвигается мор, – продолжала я. – Всего неделю назад умерла молодая жена свинопаса. Она лежала в постели и жаловалась, что какая-то сила сжимает ей горло и не дает дышать. Отец говорит, такие ужасные симптомы бывают при некоторых формах лихорадки. Всего день назад она прекрасно чувствовала себя. Потом слегла в постель. Не прошло и недели, как бедняжки не стало.
– Ну, надеюсь, ее похороны уже закончились и гимны пропеты. Их неблагозвучие больше не будет терзать наш слух. Оно лишает меня покоя. Сядь со мной, ближе; возьми меня за руку; сожми ее… вот так… крепче…
Мы отошли поглубже в лес, где стояла еще одна скамья.
Кармилла села. Я в ужасе смотрела на нее, едва узнавая, так чудовищно переменилась одна в один-единственный миг. Лицо ее потемнело и прибрело пугающий мертвенно-бледный оттенок. Она сцепила пальцы, стиснула зубы, нахмурилась и, глядя в землю, дрожала всем телом, как в лихорадке. Она затаила дыхание и напрягала все силы, чтобы справиться с припадком. Наконец из горла ее вырвался судорожный крик, и истерика начала спадать.
– Видишь! Вот что получается, когда людей терзают гимнами, – наконец проговорила она. – Обними меня, обними крепче. Мне уже лучше.
Мало-помалу она овладела собой. Возможно, для того, чтобы сгладить тягостное впечатление, она необычно оживилась и принялась весело болтать. Мы вернулись домой.
Так впервые проявились признаки слабого здоровья, о котором говорила ее мать. Кроме того, я в первый раз увидела, как она сердится.
Однако все невзгоды того дня растаяли, как летнее облачко. В последующем я ни разу не замечала за ней ни малейших проявлений злобы, за исключением одного случая. Расскажу о нем подробнее.