Карнавал страха
Шрифт:
– Хорошо, – кивнул Вэлор, бледнея. – Значит, нам надо отсюда выбираться. Если мы останемся, то умрем голодной смертью. Понимаешь?
Снова последовал почти беззвучный ответ.
– Я говорил всем, что нам надо пробиваться, но мне не верят. Они слишком устали от войны и рытья могил, чтобы представить новое сражение. Они не видят дальше своих могил.
– Надо бежать, – эхом ответил Гермос. На мгновение у него в голове мелькнуло воспоминание о вагончике Марии, где он когда-то произнес ту же фразу.
– Но никто никуда не пойдет, если мы не
Великан ничего не ответил, глаза его блестели от слез.
– И тут нам понадобишься ты, – продолжал Вэлор, голос его дрожал от возбуждения. – Длинные ноги унесут тебя скорее, чем стражников. Это самое важное. А потом, потом, естественно, ты вернешься к нам.
– Что я должен сделать? – спросил Гермос.
– Ты должен найти для нас тропу через болото и безопасное убежище, которое было бы далеко от Л'Мораи, – произнес Вэлор. – Это надо сделать как можно скорее, в ближайшие два дня. Потом мы займемся подготовкой. Если ты найдешь путь, то я подниму уродов на борьбу с солдатами.
– А как я пройду сквозь них? – спросил великан задумчиво, подпирая подбородок костлявой рукой.
– На противоположной стороне арены группа карликов. Они ниже травы и нападут на стражников. Пока будет идти бой ты перекинешь веревку и спустишься. А оттуда дуй по болотам, ищи нам новую родину.
Великан сидел, молча перебирая песок, потом вздохнул, посмотрел на угасающие факелы на стенах и нескольких уродов, которые там толпились.
– А что, если Мария вернется? – спросил он наконец.
Вэлор только покачал головой.
Гермос уже встал и, стягивая простыню с плеча, велел:
– Готовьте отряд карликов.
Великан пересек арену, прошел мимо арлекина Антона, который по-прежнему копал ту же могилу, и сказал ему, не останавливаясь:
– Начинай другую.
– Сам начинай, – раздраженно ответил Антон. Он стер пот со лба, вытер мокрую шею, потом сбросил рубашку, которая ему мешала, и подналег на лопату. Вдруг та ударила обо что-то твердое. Прикусив губу, он повторил усилие, но лопата отказывалась рыть землю.
– Что такое? – спросил он вслух, положил лопату на горку песка и полез в яму. Рука в некогда белой, а теперь грязной перчатке извлекла кость – чистую, твердую, совершенно лишенную плоти.
– Видно, копал слишком близко к другой могиле, – раздался слабый голос другого арлекина, который наклонился над могилой и ударил Антона по спине.
– Нет, – ответил Антон, оглядывая арену. – Слишком глубокое захоронение, к тому же тут уже не осталось ни кожи, ни мяса. – Он помолчал, а потом добавил:
– Если только эта арена раньше не была кладбищем.
Стражник отвел, почти отнес Марию в камеру и положил на деревянную кровать. Тут же жесткие перекрытья впились
– Отойди! – раздался хриплый голос Кукольника.
Солдат отскочил назад, освобождая влиятельному лорду проход к несчастной слепой. Единственный здоровый глаз Кукольника удовлетворенно блеснул, когда он осмотрел ее, заметив, что дыхание все еще вздымает ей грудь. Потом Кукольник обернулся, оттолкнул ближайшего солдата костлявой рукой и крикнул:
– Убирайтесь! Все прочь!
Не говоря ни слова, все стражники развернулись и бросились вон, и их шаги громко зазвучали под темными сводами тюрьмы. Кукольник прислушался к тому, как стукнули железные ворота, а потом приблизился к почти безжизненной фигуре, сорвал тряпки, которые прикрывали наготу, и долго смотрел на лилейно-белое тело. Да, Мария была красивой.
Не ускользнула от его единственного глаза и кровь, которая струилась по ее плечам и рукам. Он перевернул женщину. Ее спина превратилась в кровавое месиво.
– Она не переживет ночь, – заметил Кукольник хриплым шепотом. Он снова прикрыл женщину тряпьем, отступил и встал в стороне, наблюдая за ней, лицо владельца Карнавала было, как всегда, закрыто капюшоном. В конце концов он пробормотал:
– Нет, так не пойдет.
Кукольник развернулся, быстро вышел и запер за собой дверь. Ключ в замке зловеще клацнул.
Этот звук привел Марию в чувство, хотя по-настоящему она и не теряла сознания. Она знала, что обнажена, знала, что тысячи мужчин поедают ее глазами, ближе всех были стражники и палач – человек, который пах смертью. Но она не двигалась, боясь, что любое ее движение заставит их продлить пытку.
После шестнадцатого или семнадцатого удара ее мозг погрузился в какое-то странное состояние, в котором она почти не чувствовала боли. Она больше не ощущала бич, а только слышала его свист, как будто он опускался на чью-то чужую спину. И крики боли, казалось, издавал кто-то другой. Сквозь болезненную одурь пробивались какие-то иные звуки, иные образы – ржание лошади на улице, холодный камень пола, запах свежеиспеченного хлеба. Потом она вдруг услыхала шепот:
– Она не переживет ночь.
Мария знала, что это правда.
Ей было страшно. Слепая вдруг поняла, что не хочет умирать, клацанье замка и металлический стук ворот тюрьмы лишили ее праведного гнева, бич снова сделал ее уродом, не генералом, революционеркой, сильной личностью, а уродом. Ее удивило это чувство, страх холодной рукой сжал сердце, она дрожала с головы до пят, она не хотела умирать. Большего ужаса она не могла почувствовать, больших жестокостей не могла испытать, не было пыток, которые могли бы причинить ей большую боль. В некотором роде она уже была мертва.