Карнавал
Шрифт:
– Все, – сказала она, – до завтра он будет спать. Уже завтра ему станет чуть лучше.
Она вышла в абрикосовый сад. Печальный садовник помог открыть дверцу машины. Тело ребенка, завернутое в серую материю, положили на заднее сиденье.
– Вам не было ее жаль? – спросил тот самый охранник.
– Мне никого не бывает жаль, – ответила Одноклеточная.
По дороге к железнодорожному переезду она заехала к доктору Д. и забрала с собой женщину – растительное подобие человек. Женщина ни на что не реагировала, с ней можно было обращаться, как с куклой. Одноклеточная пристегнула ее на переднем сиденье и зачем-то назвала по имени. Женщина продолжала смотреть на свои колени. Одноклеточная назвала имя еще раз. Она так долго хотела это сделать.
За несколько недель сосновый лес не изменился – он был таким же рыжим и задумчивым, так же падали и плакали иголки.
– Печаль сгущается до плотности вина, – сказала Одноклеточная. – Помнишь ли ты это?
Женщина молчала.
– Я уверена, что сейчас мы встретим его, – сказала Одноклеточная. – Ты его не узнаешь, как не узнала меня. Но он тебя узнает обязательно. Ты не поймешь его слов, как не понимаешь моих. Ты не запомнишь моих слов, поэтому я скажу. Тебе повезло больше – ты не знаешь, что такое одиночество. И не узнаешь. А я уже прошла этот путь до половины, и самая трудная половина – впереди. Это ничего, что ты меня не слышишь, я буду говорить.
Она продолжала говорить до тех пор, пока не увидела его.
Мафусаил сел сзади.
– Напрасно ты это сделала, – сказал он.
– А почему, по-твоему, я ждала три недели?
– Ах вот как, – сказал Мафусаил.
Если бы они были обычными людьми, из разговор звучал бы более понятно.
«Напрасно ты ее нашла, – сказал бы Мафусаил, – даже ради нее я не соглашусь на смерть еще одного ребенка. Конечно, больше всего на свете я хотел бы ее спасти, но не ценой детской жизни».
«Ты меня недооцениваешь, – сказала бы Одноклеточная. – Я провела три недели в самой лучшей лаборатории, и это время не пропало зря. Я смогла найти способ регенерации нервной ткани, способ совершенно безопасный для донора. Мы сможем ее спасти, никого при этом не убивая. И я гарантирую, что после операции она не превратится в чудовище».
«Значит, ты все же смогла это сделать, – сказал бы Мафусаил, – я наделся, но не знал, возможно ли это. Спасибо».
– Что с девочкой? – спросил Мафусаил.
– Жива.
– Ты ничего не сделала?
– Нет, сделала, но я не стала разрушать мозг ребенка. Я взяла только полкубика ликвора.
– Значит, ты ввела в его мозг просто бесполезную жидкость?
– Не так примитивно, – сказала Одноклеточная. – Меня всегда удивляло, что те люди были похожи на крыс. Поэтому я пошутила.
– Как?
– Я пересадила ему клетки крысиного мозга. Это было весело.
– Это слишком жестокая шутка, – сказал Мафусаил, – что будет с ним?
– Это науке неизвестно.
– Не нужно было.
– Знаю. Я просто ужалила в нервный узел и теперь многоклеточное чудовище умрет.
– Тебе не было его жаль?
– Было, – сказала Одноклеточная, – я уже почти стала собой, меня почти не радует собственная жестокость. Но это было нужно.
– Это ничего не изменит, – сказал Мафусаил, – от умирающего тела отпочкуется несколько отростков. Они будут расти и сражаться друг с другом. Они будут бороться и пожирать друг друга. Так всегда поступали и огромные государства, и мелкие клопообразные многоклеточные, паразитирующие в каждом государстве. Посмотри. Мы ведь живем в стране, где все люди больны, но излечиваются лишь единицы. В стране нездравого смысла. В стране, где даже солнце встает на западе, – особенно в последние годы.
На обочине магистрали копошились люди. Они снимали устаревшие лозунги огромных размеров и устанавливали столь же огромные новые. Одна идеология сменяла другую. Новый уицраор отпочковался и начал смертельную борьбу против своего родителя.
– Я вижу, – сказала Одноклеточная, – но все же хочется надеяться.
– Хорошо, что мы живем в чужой стране, – сказал Мафусаил, – и в невообразимо далекое время. Поэтому никто из читающих книгу не станет принимать высказанное на свой счет. А если будет, то он либо глупец, либо относится к породе тех редких людей, которые хотят что-то исправить. Будем надеяться, что глупцы не доберутся дальше первых страниц или поймут слишком мало и скажут: «это неправда» и успокоятся, а те люди, которые хотят что-то исправить, действительно исправят хоть что-нибудь.
Они ехали вдоль огромного лозунга – настолько большого, что читались лишь две-три соседние буквы.
– Что ты сделаешь с деньгами? – спросил Мафусаил.
– Отдам их Лизе вместе с ребенком. Кажется, она хотела уехать за границу. Пусть едет, если хочет.
Они добрались до конца лозунга. Новая фраза звучала не менее глупо, чем предыдущая.
– И все-таки ты надеешься? – спросил Мафусаил.
– Да, я все-таки надеюсь.