Карнавальная ночь
Шрифт:
Вулкан удался на славу. Осмотрев свой кратер, графиня пожелала взглянуть на костюм Ниты; опять-таки вполне естественное желание. На балу у де Клар Нита должна была появиться в костюме летнего облака. Не правда ли, дивная мысль? Госпожа Бертран создала сущий шедевр. Вид этого «летнего облака» навевал ощущение сладостных воспарений. Графиня оценила наряд по достоинству, все детали внимательно рассмотрела и затвердила назубок, как дети заучивают басни Лафонтена.
Все в точности запомнив, от госпожи Бертран графиня тотчас помчалась к другой прославленной портнихе, мадемуазель Валентине,
Графиня заказала мадемуазель Валентине точную копию «летнего облака» Ниты. Портниха с карандашом в руке выслушала подробное описание костюма, где не была упущена ни одна оборка, лента, складка, и поклялась, что «летнее облако» всенепременно будет готово во вторник утром.
А графиня, все еще улыбаясь, снова удобно откинулась на мягкие подушки экипажа.
– Улица Мон-Табор, пять! – приказала она.
В доме номер пять по улице Мон-Табор жил виконт Аннибал Джожа, маркиз Палланте, наш неаполитанец из слоновой кости и черного дерева, так восторгавшийся картинами Господина Сердце.
У ДОБРЯКА ЖАФРЭ
Настал знаменательный вторник, день бала-маскарада в доме де Клар. В Париже начинался карнавал, обещавший безудержные увеселения. На сей раз был объявлен «карнавал оживших овощей», и вот он начался у ворот святого Мартина. Успех был не меньше, чем некогда у «карнавала Нельской башни»: веселый был год! Веселые вирши! И до чего народ горазд на выдумки! Особенно потешно смотрелись дыни и свекла. Приходилось ли вам видеть подобную умору? Буриданов больше на улицах Парижа не встретишь. Куда там! Средние века отошли в небытие, оставив после себе могучие очертания пары квадратных башен великолепного собора Парижской Богоматери, последних современниц стрельчатых сводов.
Собор этот воздвигали из бессмертных материалов дважды: зодчие из камня, поэты – из бронзы.
Таким и предстает он людям нашего века – храмом и поэмой, горделивым памятником страстей искусства, на мгновение вознесшихся и сгинувших.
А по мне – так уж лучше Буридан, чем морковки, по-своему тоже пречудные девицы, выступающие со своими кавалерами в нарядах сельдереев! А цветная капуста, артишоки и репа! Силы небесные! Возможно ли, чтобы одна нация впитала в себя столько юмора! Каким успехом пользуется зеленая фасоль! А картофелины – эти пухленькие скромницы! А бобы, а лук! Чего только нет! Восславим же Промысел, сподобивший нас родиться в этом краю неистощимых затей!
Глядь, на будущий год придумают что-то новенькое, а еще через год – опять что-нибудь. И всегда так ненавязчиво, деликатно… Как-никак Париж – сердце и мозг всего мира!
Итак, было пять часов вечера 3 января 1843 года. Смеркалось. Вот старый переулок близ Сорбонны, заброшенный и унылый, между новым домом Добряка Жафрэ и древней развалюхой, приютившей мастерскую Каменного Сердца.
Дом Добряка Жафрэ был ярко освещен. Птицы, изгнанные из гостиной, где они обычно обитали, собрались, казалось, по какому-то торжественному поводу в торцевой комнате. Разумеется, Добряк Жафрэ не отличался расточительностью, но время от времени устраивал небольшие обеды для своих друзей и компаньонов, каковые об этих обедах отзывались с большой похвалой.
Дом мастерской Каменного Сердца на противоположной стороне стоял во мраке; ни одно окно не светилось.
У его крыльца, куда падал луч только что зажженного уличного фонаря, сошлись два старьевщика, самых обыкновенных старьевщика в безобразных лохмотьях, с плетеными корзинами, крюками и фонарями в руках. Одинаково ветхая и безнадежно рваная одежка их решительно разнилась, однако, своим происхождением. На одном была старая куртка мастерового, на другом – некогда щегольское пальто черного драпа, обратившееся в нелепое рубище.
Человек в куртке шел вверх по улице, что-то философски напевая, человек в драповом пальто выходил из дома Жафрэ, опустив голову и бормоча проклятия.
Встретившись, они – поверите ли! – раскланялись, и человек в черном, оглядев коллегу, сказал:
– Смотри-ка, что-то я не припоминаю. Здорово, приятель.
– Здорово, здорово, – ответил человек в куртке. – Как вас звать, старина?
– Ишь ты! Не старей вашего! – запротестовал Черное Пальто, приосанившись.
– А и впрямь, браток. Вид у вас потасканный, но не сказать, чтоб старик. Меня зовут Туро – тот самый, что раньше был с госпожой Теодорой.
– А меня зовут Дебан, раньше я жил барином.
– Оно сразу видать! – ответил Туро.
– Видно, братец, правда? Потому что я так одет и говорю на господский манер?
– Не потому, – холодно сказал Туро.
– А почему ж тогда?
– Потому что кто родился в нищете, таким чумазым не бывает, – заявил Туро.
Вместо того чтобы рассердиться, Черное Пальто рассмеялся.
– Табаку на трубочку не найдется? – спросил он.
– А то как же, – галантно ответил Туро. – Есть которые не жалуют бывших маркизов, нотариусов и такое прочее, а мне без надобности. Госпожа Теодора тоже раньше была привратницей. Сколько их стало игрой судьбы бедняками, как мы.
Он протянул замызганный кисет с табаком.
Мэтр Дебан, предшественник Леона де Мальвуа, жадно запустил туда пальцы и с наслаждением набил трубку.
– Вы попали в точку, братец, – сказал он. – Уж досталось мне хлебнуть горя. И до чего люди стали бездушны! Зашел попросить десять су у лоботряса, который служил у меня третьим письмоводителем, а он выставил меня за дверь!
– Бывает, – отвечал Туро. – Госпожа Теодора ни разу ничего не попросила у своих бывших жильцов. Никогда не надо обращаться к людям, над которыми раньше начальствовал.
Он оперся на тумбу у двери мастерской. Дебан уселся на вторую. Туро щелкнул кресалом и заговорил снова:
– Не люблю прикуривать от фонаря, маслом разит. Значит, в добрые времена в вашей конторе было трое писарей?
– Восемь! И посмотреть на них – все неплохо устроились. А вы вот честный человек?
В словах его сквозила насмешка.
Туро, уже раскуривший трубку, повернул к нему свое добродушное лицо.
– Закуривайте, да поживее, братец, я спешу, – сказал он. – Нотариусы, конечно, народ нужный… но с ними держи ухо востро!