Карнавальная ночь
Шрифт:
Роза была воплощенным выражением той непередаваемой черты, что зовется «благородством». А поскольку в каждом слое общества бытует свое представление о благородстве, скажем, что Роза принадлежала к обществу хорошему.
Но общество Ниты было, признаться, еще того лучше. Хотя с определенной точки зрения благородство есть качество до некоторой степени производное, да и само слово настойчиво на это указывает, обозначая сей дар как некую печать, отмечающую лицо в толпе. Вам приходилось слыхать, чтобы королеву кто-нибудь назвал благородной?
Нита не была, не могла быть частью толпы. Разумеется, мы здесь не берем в расчет ее происхождения, состояния, освобождаем от пышной гирлянды титулов, окутывающих ее имя, и берем ее такой, какой создал ее Бог и сделало воспитание. Нита была восхитительно хороша красотой открытой, искрящейся и смелой. Видимо, некая тень прошла над радостным великолепием этой юности; некая скорбь, о которой еще напоминало ее темное платье, должно быть, на мгновение притушила благородный огонь ее взора, но надолго омрачить это поистине царственное чело было ей не по силам. Ему было суждено вновь засиять всем великолепием счастья, ей же – царить повсюду, где только женщина одерживает свои победы в схватках любви и жизни.
Мы уже встречали ее ребенком, в промерзшей монастырской обители, где мать Франсуаза Ассизская замаливала славу прошедших дней. В ту пору, глядя на огромные глаза, заслонявшие всю щуплую ее фигурку, вы б назвали ее скорее странной, нежели красивой. Годы все переменили. Пробил час, и – неожиданно, казалось бы, для всех – этот великолепный цветок раскрылся. Каждый день прибавлял ему прелести и благоухания, он все больше распускался. Нита равно ослепляла и тех, кто любил ее, и тех, кто ненавидел.
У нее были чудные, темно-русые волосы, все в таинственных отсветах, как бы сиявшие золотистым нимбом; брови вразлет, оттенком потемнее и решительно вычерченные придавали еще больше власти крупным глазам, смешливым и нежным, взгляд которых казался черным, когда минутный порыв как по мановению волшебства сметал с ее лица беззаботное выражение. Греческий нос ее открывали ноздри, прозрачные и тонкие, как лепестки розы; рот, когда она улыбалась, показывая жемчужный ряд зубов, был детским; но стоило улыбке исчезнуть, как тот же рот, свежее цветка, смыкал надменные губы и безо всяких слов заявлял: «Я так хочу!»
Нита была годом младше Розы; при почти одинаковом росте в осанке Ниты проглядывало, однако, больше упрямства. Хотя красота Ниты была величавее и совершеннее, Роза казалась рядом с ней обаятельней и краше. Когда они были вдвоем, от этой пары веяло такой точной и полной гармонией, что глаз не мог оторваться, и сердце охватывал трепет.
Когда уселись, принцесса Нита взяла Розу за руки.
– Я тебя по-прежнему люблю, – сказала она. – Я всегда о тебе думаю. Ты была моим ангелом-хранителем весь тот год, когда меня отправили в Обитель Святого Сердца Христова после… после…
Она не договорила, и глаза ее налились слезами. Ее отдали в Обитель Святого Сердца после смерти генерала графа де Клар.
– Бедный папенька! – прошептала она. – В пятницу было два года… Еще по нему траур носили, как и моя старая тетушка скончалась, монахиня из Бон-Секур. Больше у меня никого не осталось: теперь я одна.
– Позволю себе заметить, принцесса, – вкрадчиво произнесла приживалка, – что вы вовсе не одни: госпожа графиня вам все равно что вторая мать.
– Полно, Фавье, – отвечала Нита с нетерпеливым жестом, – вот когда я нападу на графиню, няня, будет самое время ее вам защищать.
И, наклонившись поближе к подруге, добавила:
– Отчего ты меня бросила, Розочка? Ты мне до того была нужна! Правда!
– Оттого, – немного помешкав, отвечала Роза де Мальвуа по-английски, – что мой брат не хочет, чтобы я появлялась в доме де Клар.
Приживалка покраснела; в глазах ее пробежала искра. Нита обратила к ней так и лучащийся добротой взор и сказала:
– Нечасто случается мне поупражняться в английском, вы позволите, няня?
– Но ведь графиня и виконт Аннибал говорят по-английски, – возразила приживалка. – Вот уж чего-чего, а возможностей освежить уроки английского у принцессы сколько угодно!
С этими словами она поправила боа и сделала отрешенную мину. Роза легонько тронула подругу за локоть, они бегло переглянулись, и в этом красноречивом взгляде были и вопрос, и ответ.
Глаза мадемуазель де Мальвуа говорили: я только что спросила, знает ли она по-английски, и ты ответила «ничегошеньки». Ты в этом твердо уверена?
Нита взглядом полностью успокоила подругу и вновь быстро, не без нотки гнева, заговорила по-английски:
– А позволительно ли узнать, с чего это мой любезный нотариус не желают, чтобы ты бывала в особняке де Клар?
Роза ответила:
– Он был знаком с графиней, давно еще, в годы ее молодости.
– И он тебе рассказал?.. – начала было Нита. – Что он говорил?
– Ничего, – холодно перебила Роза. – Не хочет, и все тут, а он имеет право распоряжаться.
Наступило молчание. Приживалка закрыла глаза. Роза приблизила губы к самому уху Ниты и прошептала:
– Слушай… Моему брату нужно повидаться с тобой с глазу на глаз. Отвечать не надо, поболтаем о чем-нибудь другом. Поступай как знаешь; а я что должна была, то и сделала.
Глаза няни Фавье открылись. Роза небрежно добавила по-французски:
– Я думала, ты в Риме, Нита.
– Мы думаем провести там всю зиму, – отвечала принцесса, с трудом пряча замешательство. – Депеша из Рима пришла, и мы со дня на день начнем собирать поклажу.
Фавье кашлянула и сухо сказала:
– Депеша касалась интересов принцессы.
Она перекрестилась, ибо коляска миновала боковые врата Святого Сульпиция. Девушки последовали ее примеру.
– Ты когда-нибудь слышала о мастерской Каменного Сердца? – воскликнула вдруг Нита деланно беззаботным голосом.