Карпов
Шрифт:
Весна пришла в финляндский лес.
По лесной дорожке на велосипедах едут двое. Надежда Константиновна уговорила Владимира Ильича совершить прогулку — передохнуть после напряженной работы на съезде. С широкой проселочной дороги она свернула на эту лесную тропинку, чтобы ехать друг за другом и не дать возможности Владимиру Ильичу разговаривать.
— Надюша, не пора ли сделать привал? — интересуется Владимир Ильич.
— Ты уже устал? — откликается Надежда Константиновна.
— Нет, не устал, но…
— Еще немного, за поворотом будет красивая поляна, там и отдохнем.
Владимир
— Надюша, у меня спустила камера, — решительно говорит он и спрыгивает с седла.
Надежда Константиновна спешит на помощь. Подхватив двумя пальцами подол длинного платья, она бежит по тропинке, и солнечные блики, пробиваясь сквозь кружево зелени, танцуют в ее волосах.
Поравнявшись с велосипедом, она стучит носком туфли об одно колесо, о другое. Оба колеса тугие, упругие. Надежда Константиновна недоумевает:
— Все в полном порядке.
Он выдерживает ее испытующий взгляд.
— Значит, показалось, — говорит Владимир Ильич виноватым голосом и ставит свой велосипед рядом с велосипедом Надежды Константиновны.
— Так и быть, будем отдыхать, — соглашается она. — Ты только посмотри, какая красота кругом! А воздух-то, воздух какой! Дыши глубже…
— Прекрасно… прекрасно… — говорит рассеянно Владимир Ильич.
— Ты опять нервничаешь! — огорчается Надежда Константиновна. — Нарушаешь уговор. Посмотри, какие одуванчики на пригорке, словно пучки солнечных лучей. И сколько их! — Она срывает цветы и протягивает Владимиру Ильичу: — Смотри, как золотые!
— Было бы недурно, если бы они были и впрямь золотые. Тогда бы мы не испытывали этих дьявольских финансовых трудностей. Как нужны сейчас деньги, Надюша, ах как нужны! И много денег. Очень много.
— Да, деньжат в партийной кассе маловато, — соглашается она. — А газета дорого стоит.
Владимир Ильич все более волнуется:
— Большевистская правда должна стать достоянием всей партии, всего рабочего класса. Нужна газета, и не одна…
— Володя! — останавливает его Надежда Константиновна. — Ты очень изменился, дурно выглядишь… Тебе надо отдохнуть.
— Да, я переустал, — соглашается Владимир Ильич. — А как тебе понравился Плеханов? А? Мирком да ладком с буржуазией! А Акимов? Помнишь, тот без всяких обиняков предложил поддерживать кадетов и разносил меня за оценку их роли. Он высказался даже более откровенно, чем его братья меньшевики… Удивительный народ эти меньшевики. Сколько нудного, интеллигентского словопрения и столько холопства!
Надежда Константиновна мягко кладет ему руку на плечо:
— Володя, может быть, обсудим все это завтра вместе с товарищами? А сейчас будем собирать цветы. Мне хочется повезти маме в Питер большой букет. Помоги.
— Цветы? — спрашивает Владимир Ильич и с укоризной говорит: — Нехорошо обманывать друг друга. Я должен высказать тебе все свои мысли. Мне это необходимо, как дыхание. А разве тебя это не волнует?
Надежда Константиновна понимает, что увести Ильича от разговора о съезде невозможно, и она шутливо предупреждает:
— Я буду слушать тебя, но, чур, не нервничать и не воображать, что перед тобой меньшевики… Ведь теперь мы с ними объединились.
— Как масло с водой. Принятие съездом меньшевистских резолюций — дело случая. Меньшевики воспользовались численным перевесом. — Владимир Ильич прищурил левый глаз и вглядывается в глубь леса, и Надежда Константиновна знает, что он уже не видит ни деревьев, ни цветов: он снова в обстановке съезда.
— А какие другие результаты можно было ожидать? — говорит она. — Сорок шесть большевиков против шестидесяти двух меньшевиков.
— Побежденным я себя не чувствую, нет, — делает решительный жест рукой Владимир Ильич. — Съезд был нужный. У рабочего класса теперь единая партия. Мы отчетливо идейно размежевались. Это очень, очень важно.
— Что же теперь делать?
— Драться! — восклицает Владимир Ильич. — Мы поведем борьбу за нашу правду. Я об этом съезде хочу написать письмо питерским рабочим. Сегодня же засяду. Расскажу подробно и откровенно, как все было. И очень хочется мне, Надюша, выступить перед большой рабочей аудиторией, потолковать по душам, поговорить с глазу на глаз…
Надежда Константиновна слушает его со все возрастающим волнением. Ей так же дороги интересы партии, интересы рабочего класса.
— Но это невозможно, — протестует она. — При той слежке, которая за тобой ведется, это просто немыслимо.
— А может быть, и подвернется счастливый случай…
Оба замолкают.
Владимир Ильич смотрит вокруг и словно впервые видит весенний лес, слышит хлопотливый гомон птиц. Совсем близко мерно ухает море.
— Хорошо! Очень хорошо! Красиво здесь и даже торжественно. Очень успокаивает. Помнишь, месяц назад мы гуляли с тобой, под ногами хрустели ледяные корки, лес совсем был редкий, а теперь какая чащоба! — Владимир Ильич захватывает в пригоршни ветки молодого дуба, рассматривает новорожденные красноватые и сморщенные листья. — Хорошо!
Надежда Константиновна с облегчением вздыхает. Она понимает, что страшное напряжение у Ильича спало.
— Слышишь, как шумит море? — спрашивает она.
Море совсем близко. Волны набегают на пологий берег, ворошат сероватую гладкую гальку, словно ищут чего-то, и, обессиленные, сползают назад; на смену им катят другие волны. Неумолчно, непрестанно ухает море, набегают на берег волны.
Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно,—напевает Владимир Ильич. Эту песню он любит с юности. Пел ее дуэтом с сестрой Ольгой.
Надежда Константиновна сидит на пеньке. Охватив колени сцепленными руками, она подтягивает:
Но туда выносят волны Только сильного душой! Смело, братья! Бурей полный, Прям и крепок парус мой.Как хорошо чувствовать себя молодым, сильным!
В который уже раз приходит в их жизнь весна, и каждый раз она по-новому прекрасна. Прекрасна и трудна.
Владимир Ильич уже весело шутит. Грозит пальцем Надежде Константиновне, прищурив левый близорукий глаз. Это придает ему лукавый вид.