Карпов
Шрифт:
Высокий и красивый Огородников поднялся и не торопясь подошел к ораторскому столу. Он чуть вздернул рукава у запястий и стал глубокомысленно рассматривать свои руки, поворачивая их то ладонью, то тыльной стороной. Дамы немедленно отметили, что руки у него тонкие и породистые, хотя фамилия «фи, какая вульгарная».
Когда водворилась тишина, Огородников грустно посмотрел в зал и доверительно сказал:
— Плохое у нас правительство, господа!
Зал грохнул от рукоплесканий. «Вот это правильно! Что правда, то правда!» — кричали рабочие. «Какая смелость!» — восторгались
— Плохое правительство, — повторил Огородников. — Но Государственная дума сделает так, чтобы это правительство стало лучше. Мы заставим его считаться с желаниями народа. Наша партия уже начала переговоры с правительством. Правда, пока за чашкой чая. Мы хотим сделать всё полюбовно, без насилия, без насилия, господа. Мы против насилия как сверху, так и снизу. Социал-демократы призывают к забастовкам, к стачкам. Кому это нужно?
— Нам, рабочим, это нужно! — крикнул пожилой рабочий с балкона.
— Рабочие должны поддержать нашу партию, — ответил Огородников, — отказаться от бойкота Думы, и мы обещаем защищать всех людей без различия на основе завоеванной нами конституции. Мы должны быть вместе. — Огородников развел руки, словно хотел обхватить все три тысячи человек. — Представьте себе, господа, связанных по рукам одной веревкой либерала и социалиста, которых готов растерзать лев, огромный, дикий. Мы их призываем: разорвите веревку совместными усилиями, вам грозит опасность, а они вместо этого валтузят друг друга ногами. И это одобряет… кто бы, вы думали? — Огородников сделал многозначительную паузу. Наступила тишина. — Ленин это одобряет, большевики. Они за насилие. А мы против всякого насилия. Самый умный и дальновидный социал-демократ Плеханов понял, что не надо было рабочим браться за оружие, что сила в единении либералов с социалистами. И мы аплодируем господину Плеханову, его мудрости…
«Ишь ты!» — взглянул на Огородникова прищуренным левым глазом Владимир Ильич.
Он стоял, чуть наклонив голову набок, слушал оратора и делал заметки в тетради. Он не чувствовал ни тесноты, ни ужасающей духоты, он только машинально расстегнул пуговку на косоворотке.
Огородников продолжал свою речь.
— Врет ведь, — досадливо сказал рабочий в кумачовой рубашке, — но врет складно, и черт знает как его вывести на чистую воду.
— Ленина бы сюда, — откликнулся пожилой рабочий, — а то кадеты замутят голову сладкими речами.
Ефим Петрович повернулся к говорившему:
— А Ленин сумел бы ему ответить?
— Будьте уверены! Буржуи пользуются тем, что Ленину невозможно выступать на митингах. Жандармы сразу его схватят. Но ничего, он им в письменном виде ответ подаст.
«Гм, гм, любопытно, весьма любопытно», — заметил про себя Владимир Ильич.
Огородников, перегнувшись через ораторский столик, с пафосом воскликнул:
— Народ проснулся! Он, как сказочный богатырь, прикоснулся к чудодейственному напитку свободы, поднесенному ему партией Народной свободы, и, выпив, почувствовал в себе силы великие. Идите за нашей партией, господа! Она друг народа. Она друг свободы.
В зале хлопали, не жалея ладоней, дамы кричали «брависсимо» и посылали оратору воздушные поцелуи.
Рабочие пожимали плечами: «Поди-ка разберись во всем этом. Может быть, господа кадеты и в самом деле добра желают».
Панина заглянула в записную книжечку.
— Наш следующий оратор — господин Карпов, — объявила она.
— Наконец-то! — прошептал Владимир Ильич, застегнул пуговку на вороте и стал пробираться вперед.
Ефим Петрович и несколько дружинников двигались за ним к сцене.
— Мы просим господина Карпова быть кратким, — продолжала Панина, — уже полночь, люди устали, а у нас еще много ораторов.
Сидящие в задних рядах вытягивали шеи, чтобы рассмотреть нового оратора. До сих пор выступали известные всей стране адвокаты, профессора, члены Государственной думы, портреты которых часто появлялись в газетах. А Карпов? Кто такой Карпов?
— От какой партии? С какого завода? — шумели в зале.
Карпов легко и быстро взбежал по ступенькам на сцену и вежливо поклонился графине.
В разных концах залы ему захлопали и закричали «браво». Это были соратники Ленина, но их здесь было немного. Большинству собравшихся он был незнаком.
Надежда Константиновна с волнением наблюдала за Ильичем. Он подошел к ораторскому столику и, чуть опершись на него ладонями, неожиданно звонко и молодо воскликнул:
— Граждане! — и после паузы, как бы между прочим: — Господа!
На этом митинге пленительное и новое слово «граждане» было произнесено сегодня впервые и шелестом отозвалось в зале. Зал насторожился.
— Я постараюсь быть кратким и доступным, чтобы меня поняли и профессора.
— Весьма остроумное начало, — заметил Огородников. — Послушаем, что он скажет дальше.
Надежда Константиновна видела, что Ильич волнуется. На бледном лице горели глаза, ставшие из карих совсем темными, на крутом лбу блестели капли испарины. «Ну как ему не волноваться, — думала она, — ведь это его первое открытое выступление. Он так мечтал об этом!»
— Только что один из видных представителей Государственной думы, — продолжал Ленин, — присяжный поверенный Огородников утверждал, что буржуа и пролетариат связаны одной веревкой…
Владимир Ильич подошел к самой рампе, вгляделся в зал и тихо спросил:
— Есть здесь путиловцы?
— Как не быть? Есть! — ответило разом несколько голосов с балкона.
— Товарищи путиловцы, скажите, пожалуйста, вам приходилось видеть буржуа и рабочего, связанных одной веревкой, веревкой нужды, бесправия, угнетения, эксплуатации? Приходилось?
— Чего не приходилось, того не приходилось, — ответил пожилой путиловец под гул одобрения своих товарищей.
— Господин Огородников уверяет, — продолжал Владимир Ильич, — что либералы и рабочие, отданные на растерзание льву, объединяются для совместной борьбы. Отлично! Но как быть, если одни берутся за оружие, чтобы напасть на зверя, а другие, увидев на шее льва нагрудничек с надписью «Конституция», вопят: «Мы против насилия, бросайте оружие!» Вы верите, товарищи, в нагруднички? — спросил оратор, обращаясь к переполненному балкону.