Карт-Бланш для Синей Бороды
Шрифт:
— Ничего не бойся.
Но я не боялась. Мне было известно об этом старинном обычае, я была готова к нему и не видела ничего страшного в том, чтобы снять подвязку и отдать ее гостям. Я уже взялась за подол, но граф меня остановил.
— Не сама, глупая, — сказал он с тихим смешком.
Опустившись на колено, и приподнял подол моего платья. Я ощутила, как его рука скользнула моей щиколотке, поднялась выше, пытаясь нащупать свадебную подвязку. Как странно, что тело мое оказалось таким чувствительным к его рукам. Все во мне словно запело, когда его ладонь прошлась по икре, скользнула по колену и поднялась
— Милорд граф совсем забыл про нас, — раздался мужской голос из-за порога.
— С такой женой и я бы про тебя забыл, — с пьяным пылом ответил ему другой голос.
В тот же миг граф рывком стащил подвязку и выпрямился столь резко, что я чуть не потеряла равновесие, едва он отпустил меня.
— Подвязка невесты! — загомонили зрители. — Бросайте ее нам, милорд!
Белая кружевная лента полетела в жадно протянутые руки, а потом Пепе заставил гостей потесниться и захлопнул дверь.
В комнате сразу стало тихо, а звуки праздника — музыка, хмельные голоса, превратились в приглушенный рокот, словно где-то далеко ветер гулял в кронах дубов.
Горничные помогли мне раздеться, распустили и причесали волосы, протерли кожу ароматической настойкой и поднесли ночную рубашку. За ширмой Пепе помогал раздеться графу. Я слышала, как они о чем-то переговаривались, но слов не разобрала, и хотя знала, что наш брак — всего лишь игра, представление, волновалась все больше и больше.
В двери постучали условным стуком, и Пепе отворил. Пришла матушка, а горничные, поклонившись, удалились.
— Я уже была у твоих сестер, — зашептала матушка, перебирая мои распущенные волосы, — и хотя понимаю, что в эту ночь твое целомудрие не пострадает, все равно должна была зайти. Ты дрожишь? Тебе холодно?
— Нет, совсем нет, — я взяла ее за руку и прижалась щекой. — Это от волнения — столько всего произошло…
— Тогда тебе надо отдохнуть, — матушка поцеловала меня в макушку. — А свои наставления я приберегу до следующего раза… Когда они, действительно, понадобятся.
Загасив почти все свечи, матушка и Пепе удалились, и мы с мужем остались одни.
Он вышел из-за ширмы в рубашке и подштанниках, оберегая меня от смущения. Штаны были короткими — лишь до колен, а сапоги он снял, и я увидела, какими мощными были у него икры — этому человеку явно приходилось много ходить. Или… сражаться.
— Дело сделано, Бланш, — сказал граф, падая на одну сторону кровати. — Давай спать, завтра надо выехать пораньше, не хочу видеть утром всю эту пьяную толпу, а они будут гулять до утра, можешь мне поверить.
Стараясь держаться невозмутимо, я улеглась на другую сторону, отвернулась к стене и укрылась до самой шеи одеялом, хотя в комнате было жарко натоплено.
Можно было и спать, но сон не шел. Хотя граф не шевелился, я чувствовала, что и он не спит. Напряжение между нами звенело, как натянутая до отказа струна. Сейчас кто-то затронет ее и…
— Хотел спросить, — подал голос граф, и вздрогнула, хотя и ожидала, что он заговорит. — Что там сказала тебе леди Алария?
Я затаилась, и граф сразу понял причину:
— Наболтала какую-то чертовщину про меня, верно?
— Не все ли равно, что она сказала? — ответила я, не поворачиваясь к нему.
— Выслушала ее, так дай мне возможность оправдаться.
— Вы уверены, что вам надо оправдываться передо мной?
Он помолчал, а потом коротко сказал:
— Да.
— Но вам не в чем оправдываться, милорд. Леди Алария сказала, что очень мне завидует, и что счастье почему-то улыбается замухрышкам, вроде меня.
— Вот ведь язва, — хмыкнул он. — Не могла не укусить. Она и в самом деле тебе завидует.
— Я так и поняла, милорд.
— Все, теперь спать.
Он завозился в постели, устраиваясь поудобнее, и не прошло и четверти часа, как до меня донеслось ровное дыхание — мой муж сладко уснул. Мысленно я похвалила себя за сообразительность. Не стоило ему знать, о чем на самом деле поведала мне Алария.
Она подошла вместе с остальными — чтобы поздравить с венчанием, но, расцеловав в обе щеки, сказала на ухо:
— Прекрасный муж у тебя будет. Ему так нравится причинять женщинам боль… Причинять боль…
Стараясь не шевелиться, я пролежала на одном боку так долго, что занемело все тело. Когда неподвижность стала настоящей пыткой, я осмелилась лечь на спину, а потом повернуться к мужу.
Что Алария имела в виду, говоря о боли? Граф причинил ей боль? Ей — дочери судьи? Он производил впечатление человека властного, но истинного рыцаря. И господин Маффино называл его рыцарем без страха и упрека. Маффино я верила больше, чем Аларии, но на душе все равно было неспокойно. Правильно ли я сделала, что умолчала о настоящих словах леди Аларии? Не надо ли было довериться мужу? Но если Алария лгала, я бы обидела его, а если сказала правду
— что бы он мне ответил? Возможно, правду, только мне не стало бы от этого легче. А в довесок к правде я могла бы получить еще кое-что — например, пару затрещин.
Я смотрела на спящего по ту сторону кровати мужчину и гадала, какой будет моя жизнь с ним. Год — это так долго, и в то же время — так мало…
Де Конмор лежал на спине, подложив под голову левую руку, а правая покоилась у него на груди. Во сне лицо его разгладилось, и морщины были незаметны. Сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Теперь я могла рассматривать его без боязни и стеснения. Я заметила несколько седых волос надо лбом и в бороде. Горбоносый нос с резко вырезанными ноздрями, придавал ему вид хищной птицы — коршуна или ястреба. Губы были алые, четкого рисунка. Мне вспомнилось, как они умеют целовать, и по телу от макушки до пяток пробежал холодок. Что значили по сравнению с этими поцелуями детские поцелуи Реджи! Тогда он коснулся моей щеки, и это было забавно, страшно, но совершенно не волнительно. Почему же меня словно пронзает молнией, когда граф дотрагивается до меня? Невинное прикосновение — когда он погладил меня по щеке у церкви, вызвало во мне бурю чувств и переживаний, а когда он снимал мою подвязку — разве я не позабыла даже о зрителях, для которых разыгрывался этот фарс? В какой-то момент мне стало казаться, что все по-настоящему.