Карт-бланш императрицы
Шрифт:
После отъезда Понятовского Екатерине стало во дворце особенно тоскливо. Ни один из мужчин при русском дворе не мог его заменить, а со смертью дочери оборвалась последняя ниточка, соединявшая их. Любовь не выдержала проверки разлукой, хотя иногда Екатерина думала, что чувства оказались бессильны перед политикой. Судьба преподнесла Станиславу неожиданный сюрприз: благодаря интригам его ближайших родственников князей Чарторыйских, у Понятовского появился шанс занять польский престол. Но для этого ему было необходимо выгодно жениться на знатной полячке. Станислав не нашел ничего умнее, как испросить на то позволения у великой княгини. Дескать, прости, матушка! Тебя люблю по-прежнему, но, сама видишь, обстоятельства
— Из грязи в князи, — прокомментировала Екатерина секретную депешу вслух. — Впрочем, мы с ним из одного теста сделаны. Так что судить его, резона нет. Пусть женится, у меня-то согласия на что спрашивать? Да если и запретить, что изменится?! Все равно обвенчается. Престол дороже.
Ответ Екатерины был холоден и в меру дипломатичен: "Мне остается лишь предоставить ваше дело своей участи. Я закрываю глаза на последствия его, бог вам судья. В первую очередь король должен заботиться о своих подданных, и только потом о своем счастье. Я польщена тем, что ваше величество достаточно распознали бескорыстие того, что я когда-то для вас сделала, и надеюсь, что в будущем наши отношения будут такими же дружественными и добрососедскими. Помните, что я никогда не применю силу против тех, кого люблю". Последние два слова Екатерина, подумав, вымарала и приписала — "против тех, кто не применяет ко мне силу". Запечатав письмо, оно долго сидела, не двигаясь, глядя на плачущее пламя свечи. Вокруг кружились воспоминания, падали в огонь и тут же сгорали.
— Что же ты наделал, Станислав? Как ты мог забыть меня? Как ты посмел покинуть меня? Странно, мы оба жаждали власти, и хотели ее разделить друг с другом, но ты получил ее первым. И я стала тебе не нужна. Вот только сумеешь ли удержать? Не опустятся ли руки? Единожды предав, будешь предавать снова и снова. Прощай!
Однако после в душе что-то надломилось. На смену молодости нежданно, незвано пришли зрелость, горькая мудрость и печаль. Боль в сердце сидела кровоточащей занозой, и чтобы выжить, Екатерина предалась безудержной страсти. Клин клином вышибают, сказала она, встретив Станислава. Теперь клином стали десятки малознакомых мужчин, послушно марширующих в ее спальню. Екатерина была невзыскательна, предъявляя к каждому новому любовнику животные требования: пусть будет смазлив и молчалив, да дело свое знает, больше тот него ничего не требуется. Никаких слов, никаких обещаний — ничего, что может вновь смутить усталую душу. Но душа по-прежнему оставалась голодной и больной, хотя, что ни ночь, Екатерину обнимали чужие руки, удовлетворяя ненасытное тело, однако душа по-прежнему стала голодной.
— Не с кем поговорить, — жаловалась Екатерина Прасковье Брюс. — Жеребцы кругом — целый табун, даром ты, что ли стараешься, пробуя их мужскую силу на себе, перед тем, как ко мне проводить. Вот только после такой ночи совсем тошно становится, хоть зверем вой. Некому голову на плечо положить, не с кем заснуть. Прогоняешь — обижаются, вновь с ласками лезут, а мне того уже не надо.
— Матушка, Екатерина Алексеевна, — осторожно завела разговор верная Брюс. — К тебе дело есть деликатное, не знаю, как уж и подступиться.
— Сказывай, — Екатерина лениво перебирала пальцами бриллиантовую нить — последний подарок Станислава.
Фрейлина решилась.
— Никита Панин вернулся, аудиенции просит.
— Вовремя прибыл, ничего не скажешь, — протянула Екатерина. — С женой молодой пожаловал или один пока приехал?
— Не заладилось сватовство, — фрейлина с любопытством вглядывалось в окаменевшее лицо Екатерины. О чем думает, сразу не поймешь. — Впрочем, мне докладывали, что Панин не очень огорчен сим фактом. В бобылях ходит. Постарел немного, растолстел, но по-прежнему весел и хорош собой.
— Ну-ну, а где обитал все эти годы, не говорит?
— Сначала в Швеции, потом во Франции и Лондоне.
— Путешествовал, значит, — горько усмехнулась Екатерина. — Пока над отечеством бури бушевали, решил побыть от них подальше, а как затихло, вернулся. Умен, Никита Иванович, ох, умен. Ну, зови его к ужину, старым друзьям делить нечего, зато, что вспомнить — найдется.
— А с поручиком Хвостовым что делать прикажете? — спохватилась фрейлина. — Ждет, горит, надеется.
— С поручиком? — задумалась Екатерина. — Это такой чернявенький? Усатенький? Юркий? Ну, пусть еще немного потомится. Ожидание для чувств не помеха. Страсть разожжет и желание подготовит.
— М-м…
— Что мычишь-то коровой, неужто понравился? Так за чем же дело стало? Проверь-ка его еще раз. Только смотри, чтобы на тебя весь пыл не растерял. Может, завтра ближе к вечеру он мне и понадобится.
Получив разрешение на вечер к великой княгине, Панин занервничал. В Петербург он прибыл еще три недели назад, но никак не мог приблизиться к царственной возлюбленной, по которой, сам себе боялся признаться, очень соскучился.
Екатерина, разумеется, лукавила, когда делала вид, что не знает о его прибытии. Знала наперед, что появится. Следила за каждым шагом любовника, пусть и бывшего. После его первого появление во дворце не прошло и часа, как ей доложили: первым делом Панин получил аудиенцию у немощной Елизаветы, обцеловал слабые руки, наговорил комплиментов, вручил дорогой подарок. Тетушка и растаяла, впрочем, к Панину она всегда была неравнодушна. После успешной встречи распорядилась сделать Никиту Ивановича воспитателем наследника.
Затем Панин отправился к великому князю, и был принят почти с искренним радушием и радостью. Кутеж продолжался несколько дней.
Оставалось вернуть расположение Екатерины.
И тут опытный дипломат, Панин столкнулся с ожидаемым, но довольно неприятным препятствием: Екатерина не хотела его видеть. Каждый раз находился благовидный предлог, чтобы отказать тому в аудиенции. Со всем тактом и царственным достоинством великая княгиня дала понять Панину, что не простила позорного бегства и неожиданного предательства.
Возможно, в иное время Никита Иванович бы и отступился, но не сейчас. Позиции Екатерины были весьма серьезны, а выступать на стороне заведомо слабого противника, ему не хотелось. К тому же, что тут скрывать, Екатерина была самой красивой и чувственной из всех любовниц Панина. Политика вновь тесно переплелась с чувствами, и он не мог понять, чего больше — политики или страсти.
Получив приглашение, повел себя, как влюбленный мальчишка после долгой ссоры. Поцеловал надушенную записку. Переменил дюжину камзолов и рубашек: какая больше к лицу и не понять. Побрился. Памятуя. Что не любит щетины, опрыскал французскими благовониями, чуть напомадился. Оставшееся время мерил шагами кабинет, придумывая замысловатые комплименты и виноватые объяснения. Должна простить, должна. Женское сердце — не камень, поцелуешь, и, глядишь, растаяло в уверенных руках.
Ужинали во дворце всегда поздно. Прибывшего Панина быстро и незаметно проводили в покои Екатерины.
— Сюда, — шепнула ему Прасковья Брюс, указывая на огромную ширму, стоявшую посредине полутемной комнаты. Из середины ширмы поднимался к потолку яркий свет. Что за чудеса?
Панин нырнул внутрь и оказался перед другой ширмой. Откуда-то послышался чуть приглушенный голос великой княгини:
— Ну, что же вы, граф, мы вас ждем! Смелее! Неужели испугались?
Но и за второй преградой оказалась еще одна. Панину оставалось только догадываться, что означает странная игра в альковный лабиринт. Он приподнял плотную ткань третьей портьеры и вдруг очутился перед Екатериной, еще более красивой, молодой и соблазнительной, нежели он ее запомнил.