Карта Хаоса
Шрифт:
Маркелов недоверчиво хмыкнул, но самоуверенности в нем поубавилось и, потоптавшись минуты три, он улизнул в туалет сравнивать бицепсы перед зеркалом.
– Ты живешь с матерью и дядей? – спросила Даф.
– Откуда ты знаешь? – удивился Меф и тотчас сам догадался: – А, ну да! Митина! Болтун – находка для шпиона!
Сравнение Дафне не понравилось.
– Тут явный симбиоз. Скорее уж шпион – находка для болтуна, – уточнила она.
– Так Митина?! – спросил Меф.
Даф боязливо промолчала, зная, что иначе это обернется для нее потемневшим пером.
– Учишься где-нибудь? – продолжала
– Учился. Последние классы закончил экстерном, – сказал Меф неохотно.
«Все ясно. Редактировать воспоминания всему классу наши не стали. Ограничились Мефом, Эдей и Зозо», – сообразила Дафна.
– Поступаешь куда-нибудь?
– Да. В этом году.
– Куда?
– На биологический, в МГУ.
У Дафны мгновенно выстроилась связь: «Троил – Эдемский сад – биология».
– А если провалишься?
– Провалюсь – придется идти на платное, – сказал Меф, слегка морщась.
– Платить будешь сам?
– Ага. Я трудоголик. С двух лет оплачиваю все счета за игрушки, кефир и зубную пасту, – сказал Меф.
Шутить-то он шутил, но Даф отлично знала, что Меф всегда помогал Зозо. Когда играешь в теннис жизни, всегда надо возвращать шарик благодарности тому, кто тебе его послал. Если будешь прятать шарики в карманы, вскоре нечем будет играть. Тот, кто умеет только сжимать ладони, не умея разжимать и отдавать, никогда не уплывет дальше гавани. Кулаком вода не загребается.
Как-то само собой случилось, что к метро они пошли вместе, продолжая разговаривать.
В «Звездном пельмене» было шумно. За стойкой призывно полосатились фирменные рубашки. То и дело доносились возгласы: «Касса свободна!» и «Приходите еще!»
Внезапно к равномерному чавканью пельменниц примешался посторонний звук. Это Митина, не ушедшая до сих пор домой, неожиданно для себя стукнула ладонью по противню с пельменями. Во все стороны брызнул фарш.
«Плевать! Какое мне до них дело? Это быдло! Рабочий скот! Бабочки-однодневки! Кружатся, болтают, провожают друг друга и никогда ничего не достигнут!» – подумала она, глядя на Мефодия и Дафну, проходивших снаружи мимо зеркальной витрины. Похоже было, что эти двое нашли друг друга.
Митиной стало досадно. Захотелось плакать и размахивать табуреткой, проламывая головы этим чавкающим, жвачным животным за столиками, которые целый день, конвейером, сменяли друг друга, никогда не заканчиваясь. Почему одним всё дается сразу – любовь, радость, а другие должны прогрызать себе дорогу зубастым и сердитым честолюбием?
О том, что можно просто и искренно любить саму жизнь и всех людей, и тогда радость придет сама собой, Митина как-то никогда не задумывалась.
Карьера и рост – путь наш прост.
Глава 7
Чимо де Данни
Тайна искусства – в воспроизведении самых первоначальных и непосредственных ощущений и впечатлений.
Когда юноше исполняется шестнадцать, в жизни у него впервые возникает трепетное слово «военкомат». Первым оно звучит в прокуренных устах школьного военрука, который
Потом отец, которого ты перерос на голову, замучил вечным попрошайничеством и ночным торчанием за компьютером, со включенными колонками, мстительно говорит: «Ну ничего! Займется тобой сержант Мухамеджанов!»
И, наконец, наступает момент, когда среди обычной рекламы, забивающей почтовые ящики, внезапно возникает повестка с просьбой явиться такого-то числа для прохождения медкомиссии. Бумажка обычно напечатана типографским способом и только некоторые слова, включая твое имя, вписаны ручкой, что представляется особенно многозначительным. Тут обычно сразу становится несмешно и радостное школьное желание бесконечно разбирать и собирать автомат улетучивается раз и навсегда.
Первые две стадии – военрука и отца с мифически злобным сержантом Мухамеджановым – Петруччо Чимоданов счастливо проскочил. Точнее, обе эти стадии заместились у него Ареем, который стал и сержантом, и военруком в одном лице. Однако повестки и ему миновать не удалось.
Повестку вручила ему мама, когда Петруччо заглянул домой взять кое-какие вещи и попутно поковыряться ложкой в супе.
– Друг мой! Как председатель гражданской комиссии российского филиала международного общества по обсуждению правильности установки запрещающих знаков в центре Москвы, я считаю, что медкомиссию тебе пройти необходимо! Это будет способствовать твоей внутренней мобилизации и станет дополнительным стимулом для подготовки в высшее учебное заведение! – изрекла она.
Картонные канцеляризмы так въедались в Чимоданову-старшую на службе, что даже дома она не могла расслабиться и отстреливала их, как винтовка новенькие гильзы.
– Слушаю и повинуюсь! – сказал Петруччо, преданно капая на повестку супом.
Глядя на маму Чимоданова и ее сына, всякому становилось ясно, что перед ним два клона. Если папа в славном семействе Чимодановых некогда и существовал, то только как внешний предлог и дань традиции.
– Как ты разговариваешь с матерью, которая тебя родила? – спросила она голосом, от которого все светофоры начинали заискивающе подмигивать желтым.
– Так точно, гражданин председатель! – поправился Чимоданов.
Мать он любил сильной, но несколько шумной и каркающей любовью – той любовью, которой любят друг друга молодой вороненок и ворона. Хотя почему бы и нет? Любовь не имеет бытовых эталонов. У нее один норматив истинности, хранящейся в сердце как в главном хранилище мер и весов.
Можно было, конечно, не идти, прибегнув к помощи одного из тех улыбчивых, с упругим животиком генералов, что вечно прыгали в приемной на Большой Дмитровке, но Чимоданов посмотрел на дату на повестке, подумал-подумал и пошел. Свой любимый боевой топор он предусмотрительно оставил дома. Зато Зудуку пришлось взять с собой, поскольку даже за короткое время пребывания у мамы он ухитрился поджечь тюлевые шторы.