Карта Хаоса
Шрифт:
– Ты удивлен? Мы честно направлялись на вокзал, но по дороге моя мудрая голова придумала, что уезжать, не сказав: «прощай!», невежливо, – произнесла Улита.
На Эссиорха она смотрела не прямо, а как-то вскользь. Примерно так человек, поднимающийся по лестнице, разговаривает с выглянувшим из своей квартиры соседом снизу, всем своим видом показывая, что спешит и представления не имеет, откуда у того на потолке в ванной подтеки воды.
– У тебя краски на майке… И ты небритый… – внезапно сказала она, все так же не глядя на него, но очень зорко всё видя.
Эссиорх задумчиво провел
– А это… кисти не обо что было вытереть.
– Раньше ты вытирал кисти о кухонные полотенца!
– На этот раз кухня была далеко. Я рисовал в парке: двое рабочих несут молодое дерево, один вбивает подпорки, а на заднем плане женщина незаметно отсыпает из кучи чернозем для комнатных цветов, – мечтательно вспомнил Эссиорх.
– Чернозем? Ну-ну! – насмешливо влез Чимоданов. – А снос Большой Дмитровки, 13, слабо было изобразить? У твоей музы случился нервный тик, и она принялась нервно тикать?
– Снос чего? – не понял Эссиорх.
Чимоданов и Ната рассказали в два голоса, перебивая друг друга.
– Арей схвачен? Лигул разрушил его резиденцию? Мне это не нравится, – серьезно сказал Эссиорх, пытаясь сообразить, должен ли он немедленно сообщить обо всем Троилу, или боевые двойки златокрылых, патрулирующие город, узнали обо всем раньше.
Решив посоветоваться с Корнелием, он отправился в комнату. Связной света лежал на диване, закинув на стену ноги, и разглядывал свои ступни. Он думал о девушке из метро, и ему казалось, что он страдает. Конечно, какой-нибудь зануда мог бы возразить, что так, с закинутыми ногами, не страдают, но, с другой стороны, как тогда правильно страдать? В черном костюме, черной рубашке и черном галстуке, стоя посреди комнаты по стойке «смирно»?
– И чего ты паришься? По-моему, это прекрасная новость! Разве мы сами тысячу раз не мечтали разнести этот муравейник? – легкомысленно заметил Корнелий, шевеля большими пальцами на ногах.
– Я не мечтал, – серьезно сказал Эссиорх.
Корнелий запустил палец под носок и принялся освобождать мизинец от обмотавшейся вокруг него нитки. Мужские носки – это отдельная сага, незнакомая древним викингам.
– Почему это не мечтал?
– Разве непонятно? Лучше, когда тарантулы сидят в одной коробке, а не расползаются по городу.
– А если мрак раскаялся? Всё осознал и решил пойти на попятный? – брякнул Корнелий.
– И что же он осознал?
– Ну что зла как самостоятельной силы не существует. У него нет ни независимых ценностей, ни какой-либо внятной программы развития. Это типичнейший паразит, который живет лишь до тех пор, пока ему есть к чему присосаться. Тартар мерзок не потому, что там есть зло, а потому, что в нем нет добра. Зло, сгущаясь, уничтожает само себя. Любой слуга мрака по большому счету добровольный служащий помойки, мечтающий найти что-нибудь сносное, что еще можно перепродать, – сказал Корнелий.
Эссиорх усмехнулся. Корнелий, рассуждающий о свете и мраке с ногами, подпиравшими стену, выглядел неубедительно.
– Едва ли мрак когда-нибудь это поймет. У мрака другое сознание. Отличие невозможно передать словами. Скульптору в голову не может прийти, что бронзовой статуэткой, над которой
– Меня уже тошнит! Тартар, Эдем, вечные ценности! Умоляю, мальчики: будьте проще! Если вам совсем нечего делать, можете стать моими рабами! – взмолилась Ната, просовывая голову в комнату.
Она уже некоторое время подслушивала в коридоре. «Мальчик» Эссиорх посмотрел на нее с задумчивым прищуром.
– И что будем делать дальше? – гнусаво спросил Чимоданов.
Он тоже успел просочиться в комнату вслед за Вихровой и был очень недоволен. Конкретному Петруччо нужен был план действий. Желательно внятный. Просто же так ходить по гостям со своими тезками чемоданами он не желал.
– Уедем куда-нибудь, – сказала Улита.
– Нет, ни за что, – воспротивился Эссиорх. – Пока я не пойму, что задумал Лигул, вы останетесь у нас. Здесь вас, если что, прикроют златокрылые.
Улита не то чтобы явно просияла, но как-то внутренне осветилась. Червячок сомнения, подтачивающий ее в последнее время и нашептывающий, что у ведьмы и хранителя света не может быть никакого будущего, а одно только сплошное прошлое, тихо скончался, случайно проглотив цианистую пилюлю.
– Уговорил, негодный! Я давно мечтала повыбрасывать у тебя все засохшие краски и разобраться с лысыми кистями! – сказала она.
Эссиорх застонал.
– Все, что угодно, только не кисти!
– И не мотоциклетные детальки, конечно? «Не смей трогать мои железки, а то ржавчине нечем будет питаться!» – уточнила Улита с коварной усмешкой. – Да здравствует глобальная расчистка жизненного пространства! Первое правило патологической домохозяйки: если о вещи не вспоминали две недели, значит в доме она не нужна! Смело на помойку! Исключение составляют елочные игрушки, зимняя обувь и собственные дети! – заявила она.
В глазах у Эссиорха поселилась тревога.
– Скажи, пожалуйста, почему рубашка валяется на стуле, когда в шкафу без дела висит прекрасная вешалка? – продолжала Улита.
Она входила во вкус и начинала излюбленную женскую игру в чистоплотную и положительную красавицу среди грязных и отвратительных чудовищ.
– Это не моя! – поспешно сказал Эссиорх.
– И не моя! – отрекся Корнелий.
– Вот и прекрасно! Раз никто не признается – тогда ее можно пустить на тряпки! Возражений, надеюсь, нет? – сказала Улита, решительно раздирая рубашку надвое.
– Это была рубашка Багрова. Пусть следит за своими вещами, – злорадно сказал Корнелий.
– Да. Но Багрову ты давал ее из своих, – уточнил Эссиорх.
Корнелий всмотрелся в рубашку и молча закрыл глаза.
– Поехали дальше: чьи это ботинки и почему у них такой вид, будто их две недели никто не носил? – продолжала Улита.
Корнелий попытался кинуть в нее ботинком, но попал в Мошкина, который втаскивал в комнату рюкзак «Гранд-каньон» и, нагруженный как ослик, не имел возможности увернуться. У подбитого ботинком Евгеши сразу сделался такой несчастный вид, что у Корнелия, как у стража света, мгновенно проснулось сердце.