Карта любви
Шрифт:
Знаменитое ожерелье Баро! Он… он надел его на шею Юлии?! Но зачем?! Что же это значит?!
Баро сам ответил на этот вопрос. Не говоря ни слова, он пошел к выходу, держа Юлию за руку и чуть ли не волоча ее за собой. Мелькнули злые, мстительные глаза Эльжбеты — и подумалось, как о чем-то бесконечно важном: померещилось ей, или в самом деле Эльжбета подставила ножку Стэфании, бегущей с пустой стеклянницею в руках? Но зачем? Неужто лишь для того, чтобы невозможно было принести зулы, чтобы напоить Юлию этой противной водою?
Какая чепуха!
17
ЗАБАВЫ ГРАФИНИ ЭЛЬЖБЕТЫ
Оказывается, не все цыгане жили в подвале. Во всяком случае, Баро потащил Юлию вверх по лестнице, и у нее возникло смутное ощущение, что она уже шла, вернее, бежала этой лестницей — но не вверх, а вниз. И это, помнилось ей, было куда легче, потому что теперь она очень скоро выбилась из сил и едва поспевала за Баро. Правда, оба молодых цыгана шли следом, подталкивая ее довольно немилосердно, когда она спотыкалась, однако в их прикосновениях не было похоти — и на том спасибо, потому что они не казались Юлии даже привлекательными, не то что возбуждающими. Кстати сказать, как и Баро… Первый порыв восторга, гордости — она избрана из всех! — прошел, и теперь Юлия ощущала только, как неприятно влажна его тяжелая рука, которая слишком крепко стискивает ей пальцы, да как колет бриллиантовое ожерелье голую грудь.
Юлия подумывала было вырваться и вернуться в подвал, однако вдруг поняла, что ей этого совершенно не хочется. Конечно, там было весело, но не век же там сидеть! Она чудно провела день, а вернее, два… ведь ложились спать, и, кажется, даже не единожды… нет, не вспомнить! А теперь ей надо спешить. Куда? И этого не вспомнить. Но уж наверняка не в постель Баро!
Она рванула руку, и Баро от неожиданности выпустил ее.
— Не хочу идти с тобой! — крикнула Юлия. — Устала! — И она плюхнулась на ступеньку, ощутив вдруг сильнейшее головокружение. Лицо Баро, освещенное огоньком свечи, качалось, уплывало… Юлия потянулась схватить его, поставить на место, чтоб не дразнил ее, но руки поймали пустоту, а раздраженный голос Баро послышался совсем с другой стороны:
— Что с ней? Она что, пила вино вместо зулы?
— Нет, воду, — послышался снизу ехидный голос, в котором Юлия узнала голос Эльжбеты, — всего лишь воду!
— Кто посмел… — выдохнул Баро, а потом разразился водопадом каких-то непонятных слов, верно, ругательств, уж больно яростно они звучали, словно били ее по голове. Это был не водопад, а камнепад какой-то, который утих не скоро — когда Баро проговорил:
— Ладно. Кто-нибудь… ты, Чеслав, что ли… Бегите вниз и принесите зулы. Да поскорее!
Один из цыган ринулся было вниз, но на пути стояла Эльжбета:
— Нет нужды. Возьмите девку и несите наверх. У меня есть зула.
Мысли тряслись в голове Юлии в такт беспорядочным прыжкам по ступенькам, однако ей все же удалось поднапрячься и сообразить: зула — это, верно, то питье, к которому она так пристрастилась в подвале. Ох, скорее бы глотнуть его вновь, скорее! Горло будто засыпано песком, и тошнит, тошнит мучительно. И голова болит.
К тому времени, как ее втащили на второй этаж и внесли в комнату, показавшуюся знакомой, Юлия едва сдерживалась, чтобы в голос не застонать, даже не завыть. Так плохо ей не было никогда в жизни: ни в лапах Яцека, ни перед голым страшным Адамом, ни в подземелье Жалекачского. Изумление от этих картин, внезапно возникших перед нею, оттого, что, оказывается, не вся ее жизнь прошла среди этих цыган и научиться потрясать грудями было не самой главной ее целью, на какое-то время отвлекло от боли во всем теле, но тут же боль воротилась — еще более мучительная, и такая дрожь заколотила Юлию, что она не смогла усидеть в кресле: пришлось уложить ее на сиреневое покрывало постели.
— Придержите ее, — велел Баро, и цыгане прижали плечи и ноги Юлии к постели, но туловище ее судорожно выгибалось. — Да где Эльжбета, черт возьми!
— Здесь, — бледная, невзрачная женщина появилась в дверях и стала, кутаясь в черную шаль.
— Где зула? Ты говорила, что у тебя есть зула!
— Нет, — покачала головой Эльжбета. — У меня нет зулы.
Она ловко уклонилась от кулака Баро, летевшего ей в лицо. Впрочем, он не очень-то старался.
— Свое ты еще получишь! — буркнул он с ненавистью. — Много воли взяла, графиня! Забыла, как колени мне облизывала, умоляя остаться здесь?! Но все! Хватит! Терпение мое лопнуло! Больше ни дня! На дворе уже тепло, самое время в путь! Завтра же уходим!
— Только этого я и хочу, Тодор, — тихо сказала Эльжбета, и Юлия краешком сознания догадалась, что это и есть имя цыгана, а Баро — не то прозвище, не то чин. Впрочем, какая ей-то забота?
— Зулы… — с трудом выталкивая из себя звуки, прохрипела она. — Зулы дайте… — И умолкла, потому что горло ее снова свело судорогой.
— Чеслав, Петр! — выкрикнул Тодор. — В подвал, живо, ну!
Цыгане враз метнулись к двери — и замерли в нелепых позах прерванного бега: Эльжбета, прислонясь к притолоке, загораживала путь, и в обеих руках ее было по пистолету.
— Живо, ну! — передразнила она Баро. — Только кто-то из вас схлопочет пулю, а если повезет, то достанется обоим. Пистолеты заряжены.
— Неужто в тебе нет жалости, Эльжбета? — пробормотал цыган. — Девочка погибнет, если…
— Кто-то здесь говорит о жалости? — усмехнулась Эльжбета. — Кажется, ты, Тодор? И в самом деле! Человек, который жизнь мою скрутил и изломал, будто хворостину, кого-то пожалел? Что с тобой, Тодор? На свете еще остались девки, которые за счастье почтут раздвинуть перед тобой ноги, чтоб тебе было, где быстренько почесать твой неувядающий… — Она тихонько хихикнула, Баро дернулся, будто от удара плетью, но не двинулся с места: пистолет в правой руке Эльжбеты стерег каждое его движение, — твой неувядающий, говорю я, стебелек. Нет, стебель! Стебелище! Е… лище! — Она развела руки с пистолетами в стороны, и перед затуманенным взором Юлии возникла она сама, широко разводящая руки, дабы поразить воображение влюбленной пани Жалекачской: «Вот такой… ну вот такой, точно!» А разговор шел о парижском бедуине Ржевусском, вернее, о размерах его мужского достоинства. Дай Бог, чтобы пани Жалекачская спасла своего рыцаря и вволю им насладилась!
Память возвращалась к Юлии семимильными шагами, и это ее только радовало бы, когда б не ужасные судороги, скручивающие тело и все чаще вызывающие приступы удушья.
— Дай ей воды, Чеслав! — махнула пистолетом Эльжбета, и молодой цыган со всех ног бросился выполнять ее приказание.
Юлия пила огромными глотками, и жесткая сухость уходила из горла, все мышцы как бы расправлялись. Правда, теперь стало холодно, и она, не спрашивая, заползла под перины, поджала колени к подбородку, еще постукивая зубами, но все реже, все тише.