Карта неба
Шрифт:
— А кто был его хозяин? — осведомился писатель, изумившись про себя, что существуют на свете занятия, способные обеспечить кого-то подобным логовом.
— О, боюсь, что я не уполномочен раскрыть его имя, мистер Уэллс.
Уэллс ожидал похожего ответа, а потому покорно кивнул и продолжил рассматривать уютное убежище. Кто бы ни был построивший его человек, здесь они смогут спокойно отдохнуть, хотя писатель был уверен, что всю ночь не сомкнет глаз, представляя, как Джейн в это время бежит по улице в обезумевшей от ужаса толпе. Однако, ввиду того что пока он ничего не может для нее сделать, разумнее было бы, воспользовавшись случаем, отдохнуть и немного подкрепиться. Да, им необходимо восстановить силы, чтобы во всеоружии встретить то, что им готовит грядущий день. Кстати, девушка уже рылась в кладовке, измученная невольным постом. Однако, к его разочарованию, когда Эмма вернулась в зал, то единственным, что она принесла, была маленькая аптечка, содержавшая, похоже, все необходимое, чтобы обработать рану на плече у Мюррея, нанесенную лапой существа, которую Уэллс даже не заметил. Девушка попросила у агента разрешения воспользоваться аптечкой.
— Конечно, мисс Харлоу. Располагайтесь поудобнее, — сказал Клейтон, указывая на кресла. Потом посмотрел на писателя и добавил: — А вас я приглашаю пойти со мной, мистер Уэллс. Хочу показать вам кое-что весьма для вас любопытное.
Уэллс неохотно последовал за ним, недовольный тем, что теперь ему придется не только скрывать от возвышенных умов такую низменную потребность, как утоление голода, но и преодолевать еще одно испытание, связанное с невозможностью дать покой своим костям в одном из этих мягких кресел. Клейтон шел впереди по коридору, минуя разные двери, пока не остановился перед небольшой железной дверцей, запертой на висячий замок. Агент принялся вертеть его так и этак своей искусственной рукой, отыскивая отверстие для ключа, но тут у Уэллса лопнуло терпение. Он выхватил ключ и, поборов сопротивление замка, открыл дверь. После чего театральным жестом швейцара в гостинице пропустил вперед Клейтона. С немного недовольным видом агент вступил в полумрак комнаты. Когда оба скрылись из виду, Мюррей втайне поблагодарил судьбу за возможность остаться наедине с девушкой в таком уютном месте. Эмма попросила его сесть в одно из кресел, что он с удовольствием выполнил. Мюррей со снисходительной улыбкой следил, как она открывает аптечку, вынимает бинты, марлю, ножницы и кладет их на соседний столик, и делал вид, что его совершенно не тревожит рана на плече.
— Нет нужды беспокоиться, Эмма, нет, правда, — ласково произнес он. — У меня уже почти не болит.
— А мне кажется, это очень нехорошая рана, — в шутку возразила она.
— Как это нехорошая? — всполошился Мюррей.
Эмма весело рассмеялась.
— Не бойся, это всего лишь царапина, — успокоила она. — Не думаю, что она тебя убьет.
— У меня просто гора с плеч свалилась, — игриво улыбаясь, ответил миллионер.
— Я имела в виду, вторично не убьет, — объяснила девушка, внезапно посерьезнев, и стала дезинфицировать рану.
Мюррей прикусил губу. Вот проклятье, подумал он.
— Я должен тебе кое-что объяснить, — признал он, жалея, что эти спокойные мгновения нельзя использовать на что-то более душевное, нежели ненужные препирательства.
— Да, было бы неплохо, — ответила она, продолжая перевязывать рану. — По крайней мере, я умру, избавившись от многих сомнений.
— Что ты хочешь сказать? Дьявол, да я же Властелин времени! — громко возмутился Мюррей. — Мы с тобой только-только познакомились! У нас вся жизнь впереди!
— Вся жизнь впереди? Напоминаю тебе, Гиллиам, что в эту минуту Землю захватывают марсиане, — заметила девушка, поражаясь его наивности. — Тебе не приходит в голову, что это может слегка нарушить наши планы?
— Может быть, может быть… — раздраженно признал Мюррей. — И именно сейчас, будь они прокляты…
Разумеется, Мюррей знал, что марсиане захватывают планету, но до сих пор это как бы… не имело ни малейшего значения. Как будто вторжение к ним не относилось. Он был настолько воодушевлен отношениями, сложившимися у него с Эммой, что марсиане казались ему досадной помехой, с которой он со временем разберется. Но тут вдруг он понял, что она принимала все его обещания спасти ее с улыбкой не потому, что верила в них, а с единственной целью — чтобы сделать ему приятное, и это взволновало его и одновременно расстроило.
— Действительно, как некстати, правда? — сказала Эмма, а потом, глядя на него так же ласково, как смотрит мать на своего избавившегося от иллюзий сына, добавила: — Ты даже влюбиться в меня не успеешь.
— Ты уверена? — спросил Мюррей. — Сколько же времени, по-твоему, мне понадобится?
— Не знаю. Я была бы рада сказать, но сама еще никогда не влюблялась, — грустно созналась она, пожимая плечами. — И боюсь, что так и умру, ни разу не влюбившись…
Сказав это, она замолчала, потрясенная собственными словами. Впервые в жизни она демонстрировала мужчине свою уязвимость. Более того, она вообще впервые в жизни демонстрировала кому бы то ни было, что уязвима. Уязвима, как маленькая девочка. И не жалела об этом. Наоборот, она внезапно почувствовала приятное облегчение. Больше не имело смысла бравировать своей неуязвимостью, но она сбросила маску, с помощью которой защищалась от мира, не только потому, что та потеряла значение в мире, который будет разрушен. Просто сидевший перед ней громадный мужчина доказал, что любит ее, и он любил ее, только ее и несмотря на нее. Да, этот мужчина, относившийся ко всем с пренебрежением и высокомерием, даже безжалостно, но который, однако, разговаривал с ней с бесконечной деликатностью, этот мужчина, пытавшийся подоить корову, чтобы Эмма могла утолить жажду, завоевал это право. Ей уже не хотелось с ним притворяться. Она скоро умрет, возможно ужасной смертью, так зачем же отправляться на тот свет, выдавая себя не за того, кем она была. Пусть хотя бы один человек на Земле знает, какая она в действительности. Мюррей собирался было вновь повторить, что не допустит ее гибели, но передумал. Нет, сказал он себе, я не должен ей лгать. Да и чем может помочь ложь, когда очевидно, что все они обречены. В это мгновение, словно подтверждая его мысли, оглушительный залп грянул у них над головами. Они испуганно посмотрели на потолок. Взрыв прогремел совсем близко, и это могло означать лишь то, что треножники вступили в Блумсбери. Возможно, как раз в эту минуту они победным маршем проходили по Юстон-роуд и, покачиваясь на своих трех ногах, бессмысленно палили по зданиям, ибо нет лучшего способа показать свою власть, чем применять ее необоснованно.
— Что мне сделать, чтобы ты меня полюбила? — мягко спросил миллионер, когда стихло эхо от взрыва. — Может, я еще успею этого добиться, прежде чем мы умрем…
Эмма улыбнулась, благодарная Мюррею за то, что он не стал напоследок лгать и говорить, что они как-нибудь выпутаются из этой переделки, как сделал бы на его месте любой. Ей было приятно, что и в этом непокорный гигант оказался не похож на других.
— Я уже убедилась, что ты способен убить из-за меня и даже выбросить из окна монстра, — сказала она. — Но мне нужно нечто большее, хотя я и не знаю, что именно. В любом случае вряд ли у тебя будет время сделать что-нибудь еще. — Она взглянула на него с нежностью, смешанной со смирением, и взяла его руки в свои. И вдруг ее глаза загорелись. — Ты должен влюбить меня в себя с помощью чего-то, что ты уже совершил! Да, именно так! Что ты сделал в своей жизни такого, что заставило бы меня влюбиться, Гиллиам?
Мюррей вздохнул. Ему было приятно, что она называет его по имени, которое в ее устах звучало так вкусно, словно это был кусочек торта или долька апельсина.
— Боюсь, что ничего, — ответил он с горечью. — Если бы я знал, что надо влюбить тебя своими поступками, то моя жизнь была бы совершенно другой, уверяю тебя.
Он выпрямился в кресле и грустно посмотрел на нее. Он любил ее и, вероятно, поэтому хорошо знал, не успев как следует познакомиться. Он продолжал бы ее любить и в том случае, если бы она призналась, что в прошлом убивала или грабила. Его любовь была настолько сильной и безрассудной, что не позволяла судить ее. Он любил ее за то, что она такая как есть. Он любил ее за ее красоту, хотя это явно недостаточное объяснение. Наверное, вернее будет сказать, что он любил ее за ее способ существования в мире, за ее глаза, улыбку, жесты, за нежность, с которой она убивала бы или грабила. Однако она не любила его. Что же здесь можно поделать? — спрашивал он себя, глядя на неуклюжего верзилу, отражавшегося в зеркале напротив.
— Что должен сделать мужчина, чтобы ты в него влюбилась? — спросил он больше из любопытства, потому что уже не сомневался: ему такого не сделать даже по ошибке. — Кто-нибудь хоть раз заставил тебя почувствовать, что ты могла бы его полюбить?
Эмма чуть прикрыла глаза, и ее лицо приняло сосредоточенно-мечтательное выражение. Мюррей пожалел, что не владеет трудным ремеслом живописца и не может увековечить этот взгляд на холсте. И поскольку навыки рисования у него, мягко говоря, отсутствовали, ему оставалось лишь запечатлеть каждую деталь ее лица в своей памяти и бережно хранить среди мягкой соломы прочих воспоминаний.
— Мой прадед, — сказала наконец девушка.
— Ричард Локк? Этот обманщик?
— Не называй его так! — возмутилась Эмма. — Я знаю, что он обманул весь мир, обманул меня и всех нас. — Она сделала паузу и задумчиво улыбнулась. — Раньше мне даже нравилось, что он оказался хитрее всех, понимаешь? Да, я гордилась тем, что моя кровь выше доверчивой и глупой крови всех прочих. Но это только одна сторона медали. Теперь я смотрю на него иначе. И думаю, что смогла бы полюбить человека, который сделал бы то же, что он… А ведь он просто учил людей мечтать.