Картель правосудия
Шрифт:
создается следственно-оперативная группа «Пантера» с чрезвычайными полномочиями и в составе:
старшего следователя по особо важным делам при Генеральной прокуратуре России старшего советника юстиции Пакистанского А. Б…"
Турецкий не поверил своим глазам, но так оно и было. Весь текст был выпукло, даже фигурно, отпечатан на красивой гербовой бумаге, и только «его» фамилия вписана от руки! Он повернулся от некоторого сотрясения воздуха рядом и увидел, что Меркулов молча хохочет. Ну и черт с вами…
"…Начальника Московского уголовного розыска полковника милиции Грязнова В. И.
И начальника отдела управления Федеральной службы безопасности по расследованию
Контроль над действиями группы «Пантера» возлагается на и. о. Генерального прокурора государственного советника юстиции 1-го класса Меркулова К. Д."
Турецкий еще раз выпучил глаза и замотал головой. Нет, это все же было чересчур для одного раза.
"…Все правоохранительные органы, подразделения госбезопасности и Министерства внутренних дел обязаны содействовать в проведении следственно-оперативных мероприятий, проводимых группой «Пантера».
23 февраля 199… года.
Президент Российской Федерации…
Секретарь Совета Безопасности…"
– Дело по обвинению Лозинского мы закрываем, фактов явно недостаточно. Соответственно автоматически дело об убийстве его тещи передавай назад, в городскую прокуратуру, поскольку оно переходит в ранг обыкновенной бытовухи.
– Очень сильно в этом сомневаюсь! Костя, – возмутился Турецкий, – это уже второй раз за последнюю неделю, когда ты у меня забираешь работу, которую сам же и поручил!
– Относись к этому философски, – посоветовал Меркулов.
– Кстати, а почему наша группа называется «Пантера»? – спросил Турецкий, когда они уже въезжали через Столешников переулок на свою родную Большую Дмитровку.
– Откуда я знаю?! Надо было у Президента спрашивать.
– Ч-черт, – проскрипел Турецкий. – Даже если и дадут генерала, так ведь не мне, а Пакистанскому.
23 февраля, вечер
Меркулов отказался от заманчивого предложения.
– Я бы с удовольствием сходил с тобой в баню, Саша, но это такая долгая история, что мы просто рискуем свариться. Долгая и поучительная. Правда, ты уже несколько не в том возрасте, когда сказки формируют мировоззрение и избавляют от ошибок, но послушать все равно стоит. – Константин Дмитриевич в своем кабинете рассказывал о давнем знакомом Иване Сергеевиче Уткине.
– Много лет назад, в городе Тихорецке, в далеком и благодатном Краснодарском крае, появился молодой судья. И не со стороны станицы Архангельской, а из белокаменной столицы, и не вошел, а приехал на обычном поезде, и не было на нем лаковых штиблет, но был он полон планов и надежд, ждала его блестящая карьера, – неожиданно нараспев затянул Меркулов. – И Тихорецкий районный суд был, так сказать, второй в этой карьере ступенькой. Первую он уже переступил, когда с отличием окончил юрфак МГУ.
Красавец был мужчина, высокий, косая сажень в плечах, шевелюра черная как смоль, глаза горят, весь так и рвется в бой. Дела-то раньше, сам знаешь, какие слушались, все больше бытовуха, поножовщина, хулиганство, изнасилования, изредка расхитители попадались, только расхищать в этом городе особенно нечего было, разве что колесные пары из депо кто домой укатит, чтобы потом на них дрова пилить. Вот и пропадал наш Иван Сергеевич целыми сутками в наполненном сквозняками довоенном еще зале суда, в окружении кубанских казачек – народных заседательниц.
Так бы и захирел совсем, но появись на горизонте путеводная звезда в образе исключительно одаренной во всех отношениях юной адвокатессы Ларисы Масленниковой. Красотой ее природа не обделила, не знойная, конечно, женщина, но вполне себе мечта поэта. И главное, являла она собой разительнейший контраст с типичными совковыми тетками в сером, когда ни рожи ни кожи, только производственные достижения. А Лариса, кроме всего прочего, была еще и умна. Просто Цицерон в юбке, Плевако перекрестного допроса. Когда она в суде говорила, так даже суровые мужики украдкой слезы со щек смахивали, а уж впечатлительные барышни просто рыдали от умиления и жалости к несчастным обвиняемым, которые совершенно случайно оступились на тернистом жизненном пути, но уже до дна испили горькую чашу раскаяния.
Начинала она с гражданских дел, но скоро ей это приелось, в уголовных делах нашлось гораздо больше простора для ее ораторского таланта. Так она и встретилась с Уткиным. То есть знали они, конечно, друг друга и раньше, жрецов юстиции в Тихорецке по пальцам можно было пересчитать, но только в зале суда Иван Сергеевич смог оценить ее по-настоящему и, основательно покопавшись в душе, обнаружил там семя любовной страсти…
– Костя, ты же не в Думе, откуда столько велеречивости?! Давай, может, покороче… – не выдержал, наконец, Турецкий, но Меркулов уже по самую макушку погрузился в воспоминания молодости и извлечь его оттуда в ближайшие часа два не представлялось возможным.
Он продолжал, мечтательно глядя поверх очков куда-то внутрь себя:
– Скоро сказка сказывается… Но человеком наш Уткин был чрезвычайно гордым и потому не бросил свое сердце к ногам Ларисы, опасаясь, что будет оно раздавлено изящным Ларисиным каблучком. Затаил он эту страсть в себе и ходил вокруг Масленниковой, как волк вокруг добычи, наблюдая, не пробудилось ли в ней ответное чувство. И представь себе, пробудилось.
Сидели они как-то в привокзальном буфете за стаканчиком жидкого тепловатого кофейного напитка и заговорили о жизни, не той, какая должна она быть в развитом социалистическом обществе, а какая есть на самом деле. И оказалось, что видят и чувствуют они одинаково, то есть налицо оказалось полное родство душ.
И первый шаг навстречу именно Лариса сделала. А после того начался у них бурный шпионский роман…
– Почему шпионский?
– А потому что Тихорецк – это не Москва, все друг друга знают, в кино целоваться рискованно, на лавочке в парке тоже, а о том, что Лариса приходила к Уткину на квартиру и провела там ночь, уже на следующий день шушукались все секретарши в кулуарах суда.
Ну, и пожениться бы им, да только на слишком большие жертвы для этого пришлось бы пойти. В одном суде им после этого никто работать не позволил бы – семейственность, а прощаться с карьерой тоже никто из них не желал. Логично было бы Ларисе уйти на какое-нибудь предприятие юрисконсультом и жить себе спокойно, растить детей, заботиться о муже и радоваться его успехам. Но ее талант требовал поклонников, ей нужна была аудитория, благодарные слушатели, ей нравилось вершить судьбы, вытаскивать из петли виновных и играть с невиновными, судьба которых тоже в какой-то мере зависела от нее.
Уткину бы стукнуть кулаком по столу и сказать: выбирай, дорогая, или я, или карьера твоя, только он этого не стал делать, хоть и принципиальный был человек, а поломала злая любовь все его принципы. И забыл он обо всем, что впитал с молоком матери: и о семье – ячейке социалистического общества, и о том, что гражданский брак несовместим с моральным обликом народного судьи, и даже о планах своих грандиозных забыл, только бы сохранить, уберечь свою любовь.
Все вокруг всё, конечно, видели, шептались по углам, только, пока никому это не мешало, терпели, даже анонимок в парторганизацию всего две пришло, и тем ходу не дали.