Картель правосудия
Шрифт:
И вот, наконец, когда знаменательный день настал и Ирина во всем великолепии, волнуясь, прогуливалась в фойе Концертного зала имени Чайковского, кто-то подошел сзади и осторожно тронул ее за локоть.
– Ирина Генриховна, примите мои искренние поздравления. – Подполковник Бойко галантно склонил голову и поцеловал ее руку. Она была приятно удивлена его появлением.
– В перерывах между спасательными операциями вы, оказывается, находите время для хорошей музыки. – Она хотела было поинтересоваться, откуда он узнал об успехах ее ученика, и вдруг ее словно громом поразило. Ирина была так занята подготовительными
– Боже мой… ведь это вы все устроили. – Она вспыхнула от возмущения, а потом… от смущения. – Да?!
Бойко скромно пожал плечами:
– Слишком часто гении добиваются признания только после смерти, я попробовал исправить эту ошибку.
– Но зачем?! Кто дал вам право решать такие вещи?! И… как… вам это удалось? Неужели кто-нибудь из организаторов или спонсоров не в ладах с законом и таким образом искупил свою вину?
– Вы почти угадали… Кстати, я бы очень хотел, чтобы такой замечательный педагог послушал мою дочь. Кажется, она очень музыкально одаренная девочка.
– С удовольствием, – искренне сказала Ирина.
После концерта Бойко пригласил ее в ресторан.
– Что мы празднуем? – спросила Ирина, поднимая бокал.
– Давайте выпьем за все сразу, а главное, за то, что мы вместе здесь и можем провести вдвоем несколько часов.
Оркестр сдержанно играл что-то прибалтийско-паулсовское. К их столику подплыл тип кавказской наружности, украшенной двумя резаными шрамами на левой щеке:
– Пайдем патанцуем, да, – обратился он к Ирине скрипучим голосом, обдав ее стойким запахом специй и копченого мяса.
– Спасибо, нет, – ответила она довольно твердо, заметив с удивлением, что тип почему-то дрожит.
– Вах, – огорчился знойный брюнет и ретировался за свой столик.
– А если бы вас пригласил я… – спросил Бойко.
– Попробуйте…
К сожалению, мелодия уже заканчивалась и пришлось ждать следующей. Музыканты заиграли блюз, и неизвестно откуда взявшаяся немолодая негритянка в переливающемся всеми цветами радуги платье низким гортанным голосом запела о любви. Бойко поднялся и с легким поклоном подал ей руку. На площадке перед эстрадой толпилось довольно много народу, и танцевать можно было, только тесно прижавшись друг к другу. Бойко положил руки ей на талию и, склонившись к самому уху, сказал:
– Вот видите, я попробовал. Можно я попробую еще и…
В этот момент их движение остановил все тот же навязчивый подрагивающий кавказец:
– Ныхарашо обманывать, да. Одному гавариш не танцую, другому – танцую, да. – Музыка была громкой, и, чтобы его расслышали, ему приходилось кричать. Другие танцующие стали обращать на них внимание. Бойко, извинившись перед Ириной, отвел брюнета в сторону и через пару минут тот бесследно растворился в толпе.
«А Турецкий бы уже полчаса дрался», – с одобрением и осуждением одновременно подумала Ирина.
– Что вы ему сказали? – спросила она, когда они вернулись за свой столик.
– Это не предназначено для дамских ушек, – галантно ушел от ответа полковник. – Давайте поедем ко мне, – предложил Бойко, – и я вас познакомлю с дочерью.
«Он так не похож на Турецкого, тот как собака, которая все время ищет кость и забыла, куда ее запрятала. Андрей легкий, романтичный и в то же время серьезный и уверенный в себе…»
Настырный джигит был личным агентом подполковника Бойко. Сейчас он сообщил своему патрону, что на Каширском шоссе в результате короткой перестрелки погибли два человека, один из которых был его напарником, которому пять часов назад Бойко передал пистолет «макаров», принадлежащий некоему следователю Генпрокуратуры, и конверт с деньгами на имя полковника Сафронова, о чем последний так и не узнал, а второй – экспертом-криминалистом.
…Музыкально одаренной дочери Бойко дома не оказалось.
– Наверное, жена ее сегодня забрала, – предположил он, ничуть не огорчившись, и сейчас же добавил: – Мы в разводе.
Луна выползла из-за сплошных облаков, и в комнате стало даже слишком светло. Андрей поднялся из глубокого кресла. В дрожащем свете глаза Ирины блестели как зеленое прозрачное стекло. Часы пропищали полночь. Бойко по привычке окинул взглядом окружающую среду и остановился на Ирине, но, почувствовав острый дефицит словарного запаса, отложил свой английский на потом. Он плеснул в бокалы коньяку:
– Давай выпьем, вино не для темноты.
Она посмотрела на этого мужчину, увидела, как он дышит, как двигается, и он показался ей вдруг совсем чужим. Захотелось убежать и больше не возвращаться, но он снова обнял ее, и на какое-то мгновение она почувствовала полную беспомощность… И все же справилась с собой. Не давая себе времени передумать, она выскочила в переднюю и схватила свою шубу.
По ночным улицам Ирина возвращалась домой. Бойко порывался проводить, но она не позволила. Ей нужно было побыть одной и подумать. Она не испытывала чувства вины, но объяснять свое отсутствие все равно придется, и Ирина решила сказать, что вечеринка в музучилище, на которой отмечали ее успех, слишком затянулась. В принципе это было не так уж далеко от истины – ведь действительно была вечеринка, действительно отмечали ее успех…
Входная дверь даже не скрипнула. Она сбросила шубу и осторожно, на цыпочках, вошла в спальню. Постель была не тронута – Турецкого тоже до сих не было дома. Ирина забралась под одеяло, но сон не приходил. Турецкий так и не появился. Зато в 6.30 утра позвонил Денис Грязнов и, многократно извиняясь перед Ириной Генриховной, объяснил, что ее муж с его дядей засиделись за бутылочкой коньяку, отмечая очередной прорыв в очередном деле. А теперь, дабы окончательно выветрить хмель перед новой трудовой неделей, они все вместе отправляются на охоту. «Какую охоту? Какую охоту?!» «А на кабана». – «Ах, на кабана…» – «На него, родимого».
Ирина устало подумала, что эта ложь была неумелой, Турецкий заставил Грязнова-младшего объясняться с ней практически теми же словами, какими собиралась оправдываться перед мужем сама Ирина. Впрочем, ведь он-то в этом не виноват.
ДУРЕМАР
22 февраля, вечер
Если человеку выпала судьба жить в шумной Москве, где воздух, по уверениям некоторых, можно видеть, а в отдельных районах даже трогать, совершенно неудивительно, что он всем сердцем стремится сбежать от смога куда-нибудь за город. Дуремар не был исключением и проводил на даче все свободное от напряженной государственной службы время. Он бы вообще переселился сюда насовсем, да супруга ни за что не соглашалась.