Картина в тайнике

Самбук Ростислав Феодосьевич

– Тогда, возможно, тебе придется угощать меня сегодня еще и обедом...

– С радостью. Сейчас позвоню Нине...

– Не надо, зачем ей лишние хлопоты?

– Э-э, голубчик, мне же потом достанется - почему не предупредил...

Положив трубку, Роман Панасович придвинул к себе дело Пруся. Уже просматривал его, но должен знать все досконально.

С маленького фото на него смотрел человек с лохматыми бровями и мясистым носом. Смотрел так сурово и подозрительно, что Козюренко показалось - улыбка никогда не касалась его губ. Этот мрачный человек

родился в тринадцатом году в небольшом селе под Львовом. Родители его крестьяне, и сам он тоже жил в селе.

С сорок третьего года - в партизанском отряде. После войны все время в Желехове, в заготконторе. Только сначала он был обыкновенным рабочим, потом мастером и, наконец, начальником цеха. Что ж, рост закономерный. Прусь заочно окончил техникум пищевой промышленности. Был он человеком не очень-то и грамотным, судя по нескольким ошибкам в автобиографии, но, конечно, дело свое знал, ибо в райпотребсоюзе отзывались о нем как о специалисте хорошо, не раз премировали и объявляли благодарности. Жил скромно. Дом, правда, построил большой, с мансардой. Но он был почти пуст. В трех нижних комнатах стояли почерневшие от времени стол, стулья, дешевенький шкаф и продавленный диван. Только в мансарде, где Прусь жил, весь пол закрывал красивый ковер, а над широкой тахтой, застланной пушистым гуцульским покрывалом, нависал импортный торшер. На сберкнижке лежало всего триста рублей. И денег у убитого не нашли. Прусь жаловался сотрудникам, что задолжал, строя дом, и вынужден считать копейки. Но люди видели, как он навеселе приезжал из Львова на такси. Высаживался, правда, где-нибудь на безлюдных улицах. Да разве можно что-нибудь скрыть от любопытных глаз желеховцев?

В дверь постучали, и Козюренко оторвался от бумаг.

– Пришел Якубовский, - доложил дежурный по райотделу.

– Пусть войдет.

Якубовский чем-то походил на Пруся, и в то же время был совсем не похож на него "Такой же мрачный и подозрительный, - подумал Роман Панасович.
– Не даст никому спуску, особенно соседу, построившему себе дом лучше, чем у него".

– Я - следователь, - отрекомендовался Козюренко и подвинул Якубовскому стул.
– Надеюсь, догадываетесь, почему пришлось побеспокоить вас?

Якубовский посмотрел исподлобья и еле заметно шевельнул губами.

– Знаю, - ответим хмуро.
– Ищете убийцу Пруся.

– И питаем надежду, что вы поможете нам.

– Извините, пан начальник, я ничего не знал и не знаю.

– Ну зачем же так категорично?
– засмеялся Роман Панасович.
– Вы приобрели дом на Корчеватской улице четыре года назад?

– Да.

– До этого знали Пруся?

– Нет.

– Итак, вы знакомы четыре года. Этого достаточно, чтобы изучить друг друга, а может, и подружиться, как и надлежит добрым соседям. Как вы думаете?

– Да, достаточно, - утвердительно кивнул Якубовский.

– Вы были в хороших отношениях с покойным?

– Что нам делить?

– И не ссорились?

– Иногда, по-соседски... С кем не бывает? Курица перебежит или что-нибудь еще...

– Правда, разве можно из-за курицы убить человека?
– Роман Панасович заметил, как шевельнулись брови у Якубовского. Но тот ответил твердо:

– Конечно, нельзя.

– И все же вы хватались за топор?
– спросил Козюренко ровным тоном. Почему?

Якубовский не поднимал глаз.

– Это, прошу пана начальника извинить, так уж случилось, не отказываюсь. Я был крайне раздражен и только погрозил Прусю.

– Но все же грозили ему. Вот и люди слышали... Есть свидетельство...

– У нас люди все слышат!
– зло сверкнул глазами Якубовский.

– А разве это плохо?

Якубовский вдруг повернулся к Козюренко всем телом. Положил узловатые руки на стол, будто хотел опрокинуть его на Романа Панасовича. С нажимом сказал:

– Я знаю, вы заподозрили меня. Но не убивал. Твердо говорю: не убивал!

– А мы вас ни в чем не обвиняем. Кстати, где вы были ночью с восемнадцатого на девятнадцатое мая?

– Где же я могу быть? Дома. Раньше со старухой в кино ходили, а после ее смерти я даже телевизор не включаю.

– В котором часу легли спать?

– Как всегда, в десять.

– Во двор выходили?

– Да.

– И ничего подозрительного на соседней усадьбе не заметили? У Пруся еще горел свет?

– В верхней комнате.

– А Прусь не выходил на балкон или в сад?

– Нет. Правда, мне показалось... Но, может, я и ошибся...

– Что вам показалось?

– Сперва увидел какую-то тень у крыльца, Вроде бы кто-то мелькнул там. Я подошел - за смородиной никого. Но было уже темно, плохо видно, да и к Прусю никто не ходил.

– Вообще никто не ходил? Или просто вы не видели?

– Извините, я уже на пенсии, и жена год как померла, так приходится по хозяйству крутиться. Все время во дворе - увидел бы. Иногда кто-нибудь из заготконторы заглянет - вот и все гости.

– А с кем Прусь вернулся домой вечером восемнадцатого мая?

– Один.

– Но ведь вы видели тень возле крыльца. Окно в мансарде в то время светилось?

– Я подумал, что Прусь мог выйти, не выключив свет.

– Вы были у Пруся дома до обыска? Знаете расположение комнат?

И снова брови Якубовского дрогнули.

– На первых порах бывал... Но потом...
– махнул он рукой.

– Когда в последний раз заходили к Прусю?

– Уже и позабыл. Может, года два...

– Что ж, товарищ Якубовский, мне хотелось бы побывать в вашей усадьбе. Если не возражаете, конечно.

– Заходите.

– Можно сейчас?

Якубовский поднялся.

– Почему нельзя? Пошли.

Усадьба Якубовского, огороженная невысоким заборчиком, понравилась Козюренко. Он постоял на дорожке, ведущей к калитке, взошел на крыльцо. Окна мансарды Пруся отсюда не увидел. Спустился в сад. Из-под яблонь было видно и мансардное окно, и крыльцо соседнего дома. Якубовский мог незаметно, прячась за кустами смородины, подойти к самому забору и перелезть через него - не забор, а одно название...