Картины и голоса
Шрифт:
Моисей Король знавал лучшие дни. Он получил в наследство от отца мельницу, но у него не было коммерческих способностей, он разорился, стал мелким служащим у нового владельца мельницы, был вынужден вместе с женой и дочерью переселиться из богатого квартала на окраину города. Он долгие годы считал себя виновным перед Розалией, перед Марией, но, став жителем гетто, где все сравнялись, бывшие богатей и нищие неудачники, он избавился от чувства вины. Он теперь как все. Более того. Неработающие старики получают синие карточки, а у него желтая, ценная, он делает нужную работу, он отправляет соседей в последний земной
ГОЛОС КОРОЛЯ. Могут спросить: для чего мы хороним людей по Моисееву обряду здесь, где нас чуть ли не ежедневно убивают десятками, сотнями? И вот что ответит старый Моисей Король: в гетто люди умирают и своей смертью - от долгих лет, от голода, от болезней, и должен же кто-то соблюсти закон. Вот я и везу покойника ночью (немцы разрешают хоронить нас только ночью), и на кладбище мертвеца омоют, для него найдется рваный саван, над прахом прочтут поминальную молитву, и он ляжет в яму, которую выкопал не он, а его близкие, и Бог примет его душу, примет с моей помощью. И никто не знает, что гроб у меня с двойным днищем.
Они приближаются к сараю. Это и контора, и стойло клячи. Открыв сарай, они втаскивают пустой гроб. Собственно говоря, тащит один Мешилейб, он моложе Короля и физически крепче. Может быть, он вообще здоров?
Снимают крышку гроба, приподнимают верхнее днище, достают два предмета. Это два автомата. Мешилейб заворачивает их в саван и со своей торбой выходит из сарая. Выходит и Король. Старик тихим шагом направляется домой, в квартиру напротив хасидской синагоги. А куда идет Мешилейб с торбой?
Он идет и бормочет: "Еврейские косточки, немецкие досточки". Вот и впрямь доски: ими крепко заколочена задняя калитка бездействующего костела. Но под досками есть яма, она засыпана запорошенной снегом землей. Мешилейб разгребает яму, впихивает в нее свое грузное тело (он единственный грузный жителъ гетто), а потом саван с автоматами.
Картина двадцать вторая
Костел. Нет скамей, нет икон, все унесли немцы. Лишь кадильницы свалены в дальнем преде-ле. Почему-то оставили кафедру. Около свечки, мягко горящей на табуретке под балкончиком с кафедрой, собрались Мария Король, Вольф Беньяш, Иче Яхец, Жюль Розенблюм и Лео Пергамент. В костеле прячется оружие: самодельные мины, автоматы, гранаты, бутылки, наполненные кероси-ном и обмотанные тряпками. Керосином снабжает из своей скудной доли монастырь. Стоит тряпку поджечь, как бутылка взрывается. Бутылки получили название "Коктейль Молотова".
МЕШИЛЕЙБ (вручает автоматы Пергаменту). Подарочки от старухи.
ЛЕО ПЕРГАМЕНТ. Что за старуха?
ВОЛЬФ. Мать-настоятельница женского монастыря святой Екатерины. Добрые люди верят в нас. Так будем же и мы делать добро: убивать фашистов. Только это и есть добро, а все прочее... Мы теперь должны быть солдатами. Наша задача: вынести оружие из гетто и присоединиться в лесу к партизанскому отряду.
ИЧЕ ЯХЕЦ. В партизанском отряде коммунисты и комсомольцы.
ЛЕО ПЕРГАМЕНТ. Я тоже считаю себя коммунистом.
ИЧЕ ЯХЕЦ. Мы должны не просто быть солдатами, не просто выжить, не просто победить, а вы-жить и победить как евреи. Иначе для чего мы страдали в диаспоре двадцать веков, оставаясь евреями?
ЛЕО ПЕРГАМЕНТ Коммунисты и комсомольцы борются. Они изготовили своими руками мину и взорвали железнодорожный мост. Мы вступим в их отряд. Хватит, Иче, заниматься пустословием.
ИЧЕ ЯХЕЦ. Мои мины более опасны для немцев. Я после работы обучаю детей языку пророков, нашей истории. Если мы победим не как евреи, а как помощники коммунистов, то это будет не победа, это будет наша гибель.
ВОЛЬФ. Что значит, Иче, выжить как евреи? И какие евреи? Такие, как Чаковер или Абрам Зивс, которые, чтобы самим выжить, отправляли и отправляют на массовый расстрел самых знаю-щих, мыслящих и, прежде всего, евреев из Западной Европы. Ты подумал ли о том, что свои еврейские речи ты произносишь в католическом храме. Он опустел, заперт со всех сторон, но он храм, его голые стены хранят наше оружие. И мы, тоже запертые со всех сторон, неотделимы от этого храма, от христианской Европы.
ЖЮЛЬ РОЗЕНБЛЮМ. (к Марии, по-немецки). О чем они говорят?
Мария переводит.
ЖЮЛЬ РОЗЕНБЛЮМ. Я раньше думал, что только у нас, в Антверпене, евреи любят поговорить, теперь я вижу, что настоящие болтуны - здесь. Боже мой, причем тут христианская Европа, философия, когда время не ждет, надо дело делать. Я передал свой аусвайс нашему парню, часов-щику, он починил часы немецкому солдату, у них завязалось знакомство, и парень выбрался из гетто, раздобыл водку, выменял ее у солдата на автомат. Парня расстреляли. Но его убили не так, как резник убивает индюка, его убили, как солдата. Докажем, что мы не индюшки, не куры, не овечки, что мы солдаты. Пора, давно пора. Вольф прав. Мы должны присоединиться к партизан-скому отряду.
ИЧЕ ЯХЕЦ. Вольф, разве ты любишь коммунистов?
ВОЛЬФ. Я не люблю коммунистов, но я хочу выжить как человек. Это немцы думают, что они уничтожают нас как евреев. Они уничтожают нас, потому что мы люди, а они - нелюди. И если людям могут помочь люди, пусть даже коммунисты...
ГОЛОС ИЧЕ ЯХЕЦА. Я могу понять этого Лео Пергамента. Такие, как он, избалованные сынки богатых семей, всегда и всюду становятся жертвами коммунистической эпидемии. В них нет духа сопротивления, они стадо. Но Вольф, умница Вольф, почему он готов прийти к коммунистам? Ведь он хорошо знает, как они опасны, какую беду несут они людям. А что знаю я? Знаю, что в мире есть только Божество, и больше ничего нет в мире. А раз так, то ничто не может считаться абсо-лютным злом, ибо и зло есть, пусть временное, проявление Божества. Всякий человек, даже самый дурной, может подняться до Божества, ибо Он присутствует и в дурном человеке, а не только в праведнике. Значит ли это, что Бог есть и в Гитлере? И в гестаповцах? Как мне жить? Помоги мне, о хабад хохма, бина и даат, мудрость, понимание и познание! Неужели не у меня, а у неверующего Вольфа есть хабад? Боже, помоги мне!
ВОЛЬФ. Наша задача - не просто выйти из гетто, а выйти с оружием.
МАРИЯ. Я знаю, как можно вынести оружие, как выйти из гетто без полицейского досмотра.
МЕШИЛЕЙБ. Только в гробу, только в гробу.
МАРИЯ. В квартире Чаковера есть тайный выход в город. Чаковер пользуется им, когда ему вечером надо пойти в гебитскомиссариат или к уполномоченному гестапо. Кроме того, через этот вход поступают вечером продукты, их делят между собой Чаковер и Абрам Зивс.
ВОЛЬФ. Почему ты мне об этом тайном ходе не сказала раньше?