Картонки Минервы (сборник)

Эко Умберто

Мы забываем, что Данте, Ариосто, Тассо пользовались колоссальным успехом и что Мандзони был вынужден публиковать второе издание «Обрученных» с многочисленными исправлениями и дополнениями, специально заказанными иллюстрациями, по частям, «с продолжением» именно для того, чтобы отреагировать на вал пиратских изданий. Он не выручил при этом ни гроша, но его книга, безусловно, была бестселлером. Конечно, он хотел, чтобы она стала как можно лучше (и мы знаем, сколько он над этим работал), но в то же время – чтобы ее прочло как можно больше людей. Впрочем, за исключением некоторых известных в истории авангардистских провокаций, невозможно найти серьезного писателя, который, сочиняя книгу, не мечтал бы, чтобы она получилась хорошо и в то же время была прочитана всеми. Но стараться написать хорошую книгу – это не то же самое, что писать best to sell с одной эрекцией на главу.

В издательстве

«Саджьяторе» только что вышла книга Джан-Карло Ферретти «Литературный рынок» (частично она была опубликована еще в 1979 году). Ферретти первым заинтересовался тем, что он называет «качественным бестселлером» (приводя в качестве примера поздние романы Кальвино). В этой категории больше всего поражает то, что в произведениях, которые становятся популярными у читателей, не использованы ингредиенты, которые нравятся читателям по определению. В новой части своего исследования Ферретти говорит о произведениях, которые можно читать на разных уровнях.

Речь идет о книгах, которые неискушенными читателями воспринимаются на первом уровне, а далее читатели, все более и более образованные и изощренные, вникают «вглубь» или «поэтажно»: представьте себе книгу-зиккурат. Мне очень нравится такое сравнение, но приходит в голову и другое: с нашими средневековыми библейскими герменевтами или же с герменевтикой еврейской, согласно которой каждый текст, помимо буквального смысла, имеет и другие, что должны открываться постепенно. В каком-то смысле можно говорить, что в последнее время книги пишутся по многоуровневой схеме (и это справедливо как для фантастики вроде книг Уильяма Гибсона, так и для экспериментальной литературы вроде Томаса Пинчона). Но в таких книгах просто выносится на уровень метанарративной (сверхповествовательной) авторефлексии та возможность, что давно реализована, пускай неосознанно, в «вечнозеленых» книгах. Не говоря уж о тех, кто, как Данте, знал об этом и добивался именно такого прочтения сознательно.

1994

Не пугайтесь гипертекста

Недавно я болтал с одним другом-писателем, который был несколько смущен, вернувшись с конгресса, где говорили о гипертексте. Гипертекст – это такая чертовщина, которая позволяет компьютерному пользователю «перемещаться» (как это называется) по всему тексту, сравнивая одновременно несколько фрагментов, устанавливая соответствия между различными частями, самостоятельно изыскивая пересечения, аллюзии, связи… Это чрезвычайно полезно для множества вещей, в первую очередь в учебных и справочных материалах, но дело в том, что мой друг слышал также и разговоры о деятельности литературной.

«Они там говорят, что это будет другой вид письма. Что каждый сможет перемещаться по произведению как кому заблагорассудится. Что это новая область творчества». Разумеется, он боится оказаться на обочине. Я пытался его успокоить. С помощью хорошего гипертекста можно обнаружить в «Божественной комедии» все строки, заканчивающиеся словом «ответ» (их 14, для справки [131] ), и, пожалуй, даже напечатать их подряд, как буриме на одну рифму, но если кто-то захочет прочитать всю песнь в блаженной тишине, у него быстро устанут глаза и лучше будет вернуться к печатному изданию.

131

Желающие могут убедиться в этом на страницеВ русском переводе М. Л. Лозинского на слово «ответ» в разных падежных формах оканчиваются 32 строки, не считая форм глагола «ответить» (см. сайт lib.ru).

«Но мне говорили, дело дойдет до романов с развилками, побочными ветвями и множественными финалами, и о том, что кто угодно сможет приделать свой собственный…» Да успокойся ты, сказал я ему. Не говоря уж о том, что для таких штук совсем не нужен гипертекст, я проделывал это и раньше с помощью маленькой программки на бейсике, людям нужно совсем не это. «Ты уверен?» Ох уж мне эти интеллектуалы. Единственный спорт, который они признают, – это дрожать от страха, что настанут плохие времена для книг. И со времен клинописных табличек натыкаются все на одни и те же грабли. Послушай, сказал я ему, вот у меня здесь последняя книга Юрия Лотмана – «Культура и взрыв». Это не последняя его переведенная книга, а просто последняя, она появилась в России в этом году [132] .

В ней идет речь о множестве вещей, их не перескажешь в двух словах, но в определенный момент, в четвертой главе, упоминаются известные слова Чехова о ружье. «А это не Пушкин говорил?» Не знаю, порою их приписывают Чехову, порой – Пушкину, но раз Лотман говорит: Чехов, – я ему верю.

132

Книга была опубликована в московском издательстве «Гнозис» в предыдущем, 1992 году и действительно оказалась последней прижизненной книгой Ю. Лотмана.

Это знаменитое правило: если в самом начале рассказа или в пьесе в первом акте на стене висит ружье, то в самом конце оно непременно должно выстрелить. Так вот, говорит Лотман, «чеховское правило имело смысл лишь в рамках определенного жанра, к тому же принявшего уже застывшие формы. На самом деле именно незнание того, выстрелит ружье или нет, закончится ли это смертельной раной или лишь падением банки, придает моменту сюжетную значимость».

А немного выше он говорит: «Мысленно поместив себя в то “настоящее время”, какое реализовано в тексте (например, в данной картине, в момент, когда я на нее смотрю), зритель как бы обращает свой взор в прошлое, которое, словно конус, упирается вершиной в настоящее время. Обращаясь в будущее, аудитория погружается в пучок возможностей, еще не совершивших своего потенциального выбора».

Понимаешь? И ты думаешь, читатель захочет отказываться от этого напряжения, от этого трепета, чтобы самому решать, как все закончится? Роман ведь читают, чтобы переживать за чью-то судьбу. Иметь возможность решать судьбу персонажей – это все равно что прийти в турагентство: «Итак, где желаете встретить кита? На Самоа или на Алеутах? С билетом “вокруг света” цена одинаковая…»

В романе происходит множество событий, и каждое из них, возможно, что-то значит, будь то движение облаков по небу или мелькание ящерицы между камнями. Послушаем Лотмана: «Неизвестность будущего позволяет приписывать значимость всему». Это прекрасно – открывать, что важно, по мере чтения. Рано или поздно ты узнаешь, за чем именно надо было следить внимательнее (или в прямом смысле смотреть внимательнее). Порою так и не узнаешь, и тогда следует перечитывать, а при этом меняется также и смысл истории. Но и поначалу, и во время чтения приходится разгадывать загадки, и это на совести автора.

И ты хочешь, чтобы люди платили за то, чтобы решать, женится ли Ренцо на Лючии! Пожалуй, один раз, смеху ради, как в луна-парковом лото. Но читать истории – это другая история.

«Так мне не стоит бояться за свою судьбу?» – спросил друг. «Ну, в каком-то смысле – стоит… потому что ты пишешь ужасные романы! Но это тоже другая история» [133] .

1993

Как избавиться от Windows

133

На эту апологию меня вдохновила беседа с другом, который на самом деле пишет прекрасные романы. Но мне понадобился мальчик для битья, чтобы закончить эту «картонку». (Прим. автора.)

Очень редко бывает, чтобы кто-нибудь в Соединенных Штатах говорил о проблемах телевидения, – если не считать семинаров исключительно для узких специалистов. Ни один журналист не будет задавать вам вопросов о господстве телевидения в современной жизни, никакая газета не поместит тревожных рассуждений на эту тему. Телевизор – это электробытовой прибор, как холодильник, и американцы считают, что его точно так же следует набивать как можно плотнее, и лишь потом проводят различие между людьми нормальными, которые открывают холодильник по утрам, чтобы приготовить себе яичницу с беконом, и ненормальными, которые открывают его днем и ночью, приобретая те ботерианские [134] размеры и формы, что можно встретить только на этом континенте.

134

Ботерианские размеры и формы – имеются в виду гротескно толстые фигуры, характерные для творчества колумбийского художника и скульптора Фернандо Ботеро (р. 1932).