Картонная мадонна
Шрифт:
–Господа, вы не джентльмены! – Макс сгреб Сашеньку в охапку, и поэты растаяли в начавшейся потасовке.
Вслед за поэтами из аудитории поспешно вышел чернявый парень.
Лиля сидела на скамье, невидяще глядя прямо перед собой…
***
Домой она вернулась поздно. И к порогу Воля уже полностью выветрился из ее головы.
Лиля поднялась по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, где жила с матерью в небольшой квартирке, открыла дверь в прихожую, не глядя на крючок, повесила старенькое пальто. Из глубины комнат доносились привычные вздохи: мать Лили постоянно пребывала в тоске. Девушка села на скамеечку, задумчиво стала развязывать шнурки на ботинках. Ботинки были высокие, с каблуками разной высоты, но эта мера от прихрамывания не спасала. Разулась в темноте и принялась изучать, проводя пальцем, кожу промокшего ботинка. Так и есть, палец нащупал трещинку. Надо ли срочно отдавать в починку или все-таки можно доходить сезон, принялась вяло размышлять Лиля. И вдруг вспомнила великолепные ботинки Саши Орловой, и чуть не задохнулась от завистливого удушья.
Но почему – она?! Это просто невозможно! Сашенька почти глупа, легкомысленна, а сколько раз Лиля замечала, что она, например, делает ошибки в Potencial Compuesto. Особенно, когда нужно использовать условное наклонение в сложных предложениях прошедшего времени, чтобы выразить действие в будущем времени, которое предшествует другому действию в еще более отдаленном будущем. Это же так просто! Но все прощается хорошеньким…
Лиля уронила голову на руки. Воспоминание о том, что Сашенька явилась на вечер с Максом, вновь прожгло и исцарапало, оставляя на душе черные рубцы, как горячая игла, прожигающая дерево. Лиля испуганно заморгала: зависть – недостойное чувство, грех!
…Но Сашеньку обожает муж, в гимназии ей позволительно то, что никогда не прошло бы у других учительниц. И все лишь потому, что она прехорошенькая, одета как фарфоровая куколка, с большими ресничками, точеным носиком и маленьким ртом. А ведь этот рот только и может, что мило дуть губки! Сашеньке никогда не понять поэтического гения Макса, она вообще не восприимчивее пупса!
…Но как же ей идет мужской костюм!
Лиля не узнала бы Орлову, если б не потасовка на сцене. Впрочем, она не сводила глаз с Макса, остальное мелькнуло фоном, не стоящим внимания…
…Так вот кого Орлова встречала сегодня на Варшавском вокзале, вот кто был ее любовником! Сашенька принадлежала Максу. Вся. Так, как пишут в романах. И они снова встретились…
Лиля, не желая того, стала воображать, как они кинулись в объятья друг друга на перроне, как помчались в ресторан отмечать эту встречу, как не могли наговориться, как прикасались друг к другу руками и взглядами. Где-то между делом произошло облачение Сашеньки в пиджак и брюки, Лиля быстро перелистнула этот момент и вновь вернулась к воображаемому свиданию Орловой и Волошина. Какой удивительный, невероятный день пережила Сашенька! Сколько настоящих эмоций, ярких красок, остроты и дерзости было в этом дне! Решиться на переодевание – для одного этого уже нужна смелость…
Собственный день и собственные переживания Лили померкли окончательно. Как и вся собственная жизнь. Материя грубо и очевидно брала верх над духом.
Противно засосало под ложечкой. Но следом вдруг пришло пугающее озарение: возможно все. Ведь сходили боги Олимпа к земным женщинам…
Макс представлялся Лиле уже не только лицом с рекламного плаката, не только персонажем газетных хроник, не олимпийцем – он стал живым и реальным. Еще каких-то два часа назад к нему можно было подойти…
Лиля с силой отшвырнула ботинок.
–Что там опять? – прокричала мать капризно.
Лиля подскочила и быстро пошла в свою комнату.
–Мама, у меня болит голова!
–Никому нет дела… – запричитала мать, но Лиля уже захлопнула за собой дверь.
Она не включала свет, стояла, прижавшись к стене. Мать прошла по коридору, тяжело волоча больные ноги. Лиля не могла сейчас говорить с ней, тем более, что все слова давно сказаны, к чему повторяться. Она вслушивалась в самое себя, казалась ныряльщиком, ушедшим под воду так глубоко, что становилось страшно – хватит ли силы выплыть.
Какой была ее жизнь с самого детства? Родители считали ее несколько «не в себе», мать даже показывала Лилю психиатру, и он чуть было не увлекся лечением, но, к счастью, отец ушел в другую семью, и денег на докторов не стало.
Лиля была наглухо закрыта не только для матери. В классе ее не любили. Нет, воспоминания о классе, хоть она и окончила гимназию с отличием, были сейчас слишком трудны, и Лиля отмахнулась от них. Дальше – педагогический институт, и там – стылое чувство полного одиночества. Лиля легко впитывала знания, но почему-то интересы сверстниц казались ей пустыми, и она сторонилась любого общения. И вот – гимназия. Работа, которую Лиля ненавидела – пора признать это честно, гимназистки, которых она боялась до обморока, и ежедневно сверлящая мысль: кому и зачем это нужно?
Впрочем – зачем-то нужно. Ведь мать постоянно напоминала о том, как они бедствуют, причитала, что Лилю никто не возьмет замуж, и эта песня казалась бесконечной. Покой наступал только здесь, в этой комнате, ее цитадели…
Лиля включила свет.
В комнате было все то же: наскоро заправленная постель с романом Кретьена де Труа под подушкой, трюмо, письменный стол, заваленный тетрадками со стихами, кресло-качалка со старой шалью, линялый ковер на полу. И книги – они были везде: на полках, у кровати, на подоконнике. Но все эти книги – ее единственные друзья, показались Лиле вдруг такими чужими. Так повзрослевшие вмиг дети смотрят на игрушку, которая еще вчера выглядела живой, и не понимают, как они могли обманываться.
Лиля сползла по стене на пол – все это убого, уныло, невыносимо скучно! Здесь, посреди пыльных отживших вещей, несущих на себе печать бесцветной родительской истории, не было ничего, что давало бы ей надежды и силы подняться. Ничего…
Лиля не сдержалась, громко всхлипнула.
–Лиля! – крикнула мать.
Ну и слух у нее…
Да, Лиле было нестерпимо обидно и жалко себя, и кто еще ее пожалеет, если не она сама? Кому она нужна в целом свете? Кому вообще все это можно сказать?!
Слезы покатились по пухлым щекам, Лиля чувствовала их соль на коже. Как же она ненавидела это широкое некрасивое лицо! И ведь еще вчера все было иначе. Но будто кто-то резко отдернул штору, закрывавшую ее маленький мирок от внешнего мира, и дневной свет беспощадно затопил комнату, высветил весь ужас положения Лили.
Положение это казалось безнадежным.
–Да что ты там делаешь? – кажется, мать подслушивала у двери.
–Легла спать, мама!
–А почему горит свет? Ты совсем не экономна! Сегодня приходил турок, продавал недурные халаты. Я смотрела на тебя.