Карты рая
Шрифт:
— Ну да, книги, — подтвердила крыса. — Ведь тут, в глубине, есть библиотека. Правда, я не бывала там с тех пор, как на станции появились люди Большого Квидака.
— И твои сородичи эти книги не погрызли? — все еще не веря, переспросил Вольф.
— Ну, они еще не научились грызть пластик, — объяснила крыса.
Как показалось Вольфу, прозвучало это не без ехидства.
— Ах да, спохватился он. — Я и забыл, что книги здесь только из пластика.
— А из чего они еще могут быть? — с самым непонимающим видом поинтересовалась крыса.
— Вообще-то, из самых разных материалов, — сообщил Вольф. — Например, из бумаги или пергамента.
— Это того Визарда, о котором ты рассказывал? — уточнила крыса.
— Совершенно верно, — сказал Вольф.
— А откуда ты знаешь, что у Визарда была библиотека?
— Потому что Малышу удалось проникнуть в замок.
— Правда? — спросила крыса. А как?
— У меня сейчас нет времени, — сказал Вольф. Глаза его снова приобрели стеклянный оттенок. Бросив пустой стаканчик на пол, он направился к терминалу.
— У тебя страшно усталый вид, — заметила крыса. — Получается?
— Да, — пробурчал Вольф. — Более того, я уверен, что через сутки стану хозяином станции. Мы с тобой станем хозяевами станции. Надеюсь, ты не против?
— Разумеется нет, — сказала крыса.
— Когда человечество вступило в индустриальную эпоху, не имелось недостатка в оптимистических пророчествах, — сказал Протектор. — Железные дороги, пароходы, телеграф и прочие новинки казались залогом великих перемен. Это было правдой, но только перемены оказались не теми, на которые рассчитывали мечтатели.
Хейл кивнул.
— Они обернулись лопнувшими иллюзиями, — подытожил он.
Протектор вздохнул:
— Вы правы. Раз и тут для вас нет ничего нового, то как далеко мне нужно перенести свое повествование?
— Поближе к точке перелома, — сказал Хейл. — К тому времени, когда рост вашей цивилизации сменился упадком. С чего он начался, по-вашему?
— С нового экологического кризиса, — ответил Протектор, немного подумав. — Именно с него. В конце концов человечество преодолело угрозу атомной войны, великие тоталитарные режимы проиграли соревнование с либеральными демократиями, и, как водится, возник новый миф о близости земного рая. Странным образом его творцы не желали замечать очевидных обстоятельств. Либеральная модель общества подразумевает деление на лидирующих и отстающих. Диктаторские режимы и гангстерские империи оказались неизбежной тенью, отбрасываемой демократиями на периферию мира. А самое главное, никто не желал замечать, что запасов природных ресурсов при растущих темпах потребления оставалось на несколько десятилетий. То, что было, по сути, временным положением, недолгим румянцем смертельно больного организма, воспринималось как естественное состояние вещей. Более того, как начало еще более крутого взлета. Человечество продолжало бездумно уничтожать— накопленные за миллионы лет ресурсы, рубить леса, сжигать нефть в автомобильных моторах… Ей могли бы найти и лучшее применение. — Протектор вздохнул. — Например, для синтеза продуктов питания.
— Иначе говоря, — подытожил Хейл, — поступательное развитие вашей цивилизации прервалось, когда исчерпались природные ресурсы. Но, я полагаю, человечество заранее подготовилось к этому?
— Разумеется нет, — сказал Протектор.
— Но почему же? — спросил Хейл. — Ведь такая перспектива более чем предсказуема. Разве нельзя заранее ограничить потребление, пускай и снизив уровень жизни?
— Это была более-менее дальняя перспектива. Политики не занимаются такими вещами, остальных она тоже мало интересовала. О ней просто не думали. Не только попытка снизить уровень жизни, но даже остановить его рост для политика моральное самоубийство. Да и как это сделать в стране, где считалось естественным, что каждый взрослый человек имеет автомобиль, а каждый бездельник пользуется избирательным правом? — Протектор грустно развел руками. Чего вы удивляетесь? Политик добивается и удерживает власть, а все остальное учитывается постольку-поскольку.
— А как же интеллектуальная элита общества? — спросил Хейл. — Философы, политологи, писатели?
— Они занимались тем, что оправдывали действия политиков.
— Все? — спросил Хейл.
— Разумеется нет, — грустно ответил Протектор. — Но вы сами понимаете, отщепенцев никто не слушал. Отщепенцев вообще никогда не слушают.
Хейл разлил по бокалам остатки вина.
— Ну да, в самом деле, — согласился он. — О них вспоминают, когда их предсказания уже сбылись и потеряли актуальность.
Кажется, Протектор его не слышал.
— Когда наши археологи рылись в древних развалинах, — сказал он, внезапно переменив тему, — они все удивлялись, почему люди строили города там, где растет только чертополох, торчат обветренные скалы и кругом зыбучие пески. Кто-то выдвинул теорию изменения климата. Якобы сдвинулись пояса влажности и плодородные районы стали пустынями. — Протектор вздохнул. — Истина познается на собственной шкуре. Когда другие территории превратились в пустыни уже на глазах живущих поколений, стало ясно, что их сотворила человеческая цивилизация. Вы знаете, что такое «оазис»?
— Из книг, — сознался Хейл. — Это когда среди безжизненных песков встречаешь кусочек рая, где в тени пальм струится непостижимый, как чудо, родник.
Протектор кивнул:
— Поэты называли кочевников «детьми пустыни», не понимая, что они были ее отцами. Затерянные среди песков островки жизни оказались последними остатками когда-то огромных, заполненных жизнью равнин. Не способные думать о будущем, люди сначала выжгли их во время облавных охот, а потом окончательно опустошили, выпасая стада. Бывшие саванны сжались под натиском зыбучих песков, как… — Протектор развел руками в поисках подходящего сравнения.
— Как шагреневая кожа, — быстро сказал Хейл.
— Что? — переспросил Протектор. — Какая кожа?
— Это одна старая сказка, — объяснил Хейл. — Про волшебный талисман, дарующий исполнение всех желаний. Итак, жизнь на вашей планете сжалась в несколько больших оазисов.
— Да, — подтвердил Протектор. — Чтобы предотвратить конфликты, которые общество не смогло бы выдержать, нам пришлось сократить население, установить жесткий порядок распределения материальных благ и жесткую иерархию. Пришлось отменить многие социальные институты, которые раньше считали необходимыми.
— Что вы имеете в виду? — спросил Хейл.
— Демократию, неприкосновенность личности, свободу слова. Как я уже сказал, наше общество не выдержало бы социальных потрясений. А избежать их можно было, создав порядок, при котором каждый человек знал бы, на что он может рассчитывать в жизни, и не стремился бы к большему.
— Я понял вас, — сказал Хейл, выливая в бокалы остатки вина. — Вы создали мир, в котором не осталось мечты и надежды. Теперь я понимаю, откуда взялось изобилие добровольцев.