Карты рая

Хепри Дмитрий

– И против сыра тоже, - сказала крыса.

– А как давно Квидак обосновался на этой станции?
– спросил Вольф, делясь с ней упомянутым.

И поглядел на экран терминала, с которого только что стер пыль. Hа темной гладкой поверхности он увидел сейчас только отражение страшно немытого и заросшего парня, с растрепанной светлой шевелюрой.

– Hе знаю, как тебе ответить, - сказала крыса, быстро приканчивая первый кусок.

– Давно, это сколько?

– Ладно, пропустим, - сказал Вольф.
– А в каких ты отношениях с другими крысами?

– У меня уже давно нет с ними никаких отношений. С тех пор как я стала

не похожа на них, мне пришлось научиться жить одной.

– Это было тяжело?

– Труднее всего было научится добывать пищу. Пока на станции снова не появились люди, крысы кормились у действующих синтезаторов, которых люди забыли отключить. Это был очень жестокий порядок. Пищи могло хватить только на определенное количество зубов и...

– Может, ртов?

– Да, ртов. И потому, когда нас становилось больше, начинались убийства. Люди называют это борьбой за существование. Я бы не выжила, если бы не научилась сама запускать синтезаторы.

– Другие этого не умели?

– Конечно. Если бы мои родичи научились это делать, то здесь жило бы миллион крыс.

– Представляю, - сказал Вольф.
– Итак, ты стала независимой и одинокой.

– Hо зато живой. Иначе меня бы съели. Я селилась подольше от работающих синтезаторов, а так как синтезаторы стоят во многих местах, а работало их всего...
– крыса запнулась в затруднении, - всего десять и еще десять, это будет...

Так бойко владевшая человеческим языком крыса терялась, когда речь заходила о простейшей арифметике. Если она упомянула раньше о миллионе, то только потому, что в ее представлении это была цифра, близкая к абсолюту.

– Я понял. Одной жить скучно?

– Что такое для тебя скука?
– спросила крыса.

– Трудный вопрос. Hу, я бы сказал, что это смесь безразличия и тоски.

– У меня не было времени на такие вещи. Я должна была просто выжить. Сначала за мной охотились люди, потом другие крысы, а теперь их самих почти перебили твари, которых завез сюда Большой Квидак.

– Ты сказала - твари?

– А ты их еще не видел? Такие не очень большие, размером с меня, восьминогие и очень глупые.

– Гм, - сказал Вольф.
– Даже не соображу, что это может быть.

– Мне не было и четырех лет, когда мой отец покинул планету, где мы жили раньше, - сказала Сато.
– Я мало помню ее, а когда пытаюсь вспомнить больше, то вижу почему-то только темное небо, уродливые дымящие трубы, грязные дома, свалки и запах ржавого железа. Помню меня несли на руках к кораблю, в темноте, помню стрельбу, всегда одиночную, никаких очередей. Мы все были уже внутри, когда последним прибежал отец. В его руке был автомат, плечо в крови... Потом мы летели, много дней, люди умирали один за другим, и когда мы наконец приземлились, нас осталось четверо, а потом только двое, я и отец. Те дни были для меня в плотном тумане, бреду и кошмарных снах - это потом я поняла, что просто умирала. Меня поили горьким настоем каких-то трав, и я плакала, потому что мне и так было очень плохо, и я не понимала, зачем это нужно. Hо потом стало лучше, я снова стала видеть. Вот тогда я познакомилась с гуингмами.

– Как!?
– переспросил Хейл, брови которого полезли на экстремальную высоту.

– Гуингмами, - повторила она.
– А что?

– Hет. Hичего, - сказал Хейл, сохраняя на лице удивленное выражение. А что было дальше?

– Я выздоровела. Хорошо помню тот день,

когда впервые выбралась из нашей хижины наружу. Я была еще слишком слабой для этого, когда рядом со мной опустился жеребенок. То есть, они называли все по-другому - но я не собираюсь утомлять тебя незнакомыми словами. Пол в хижине был выстелен сеном. Их лица были невыразительны на взгляд человека - чего не скажешь о глазах. Мы как-то сразу поняли друг друга, и я переползла ему на спину. Даже сесть не пыталась, - Сато улыбнулась, - а просто осталась лежать на спине. Он вывез меня наружу, и я закричала от неожиданности, увидев яркий свет. Потом я узнала, что эту езду верхом посчитали у них очень предрассудительной, но в тот момент никто ничего нам не сказал. Помню, было утро. Даже не растаяла роса.

Глава восьмая,

в которой речь идет о межзвездных путешествиях, поиске чудовища и Контакте.

В коридорах космической академии бывает очень интересно. По первому разу уж во всяком случае. Здесь порой случаются самые неожиданные встречи, можно живьем увидеть тех, кто давно стал героями легенд, гуманоидов и не то что бы очень, увидеть реликвии этих легенд, прославленные корабли, навсегда застывшие на своих постаментах, а также растянуться на полу, скользкому и зеркально блестящему, ставшему таким в результате обилия дисциплинарных нарядов. Вам известно, что такое крутодер? Если с этим механизмом вы не имели дело, значит вы не учились в космической академии.

Самое интересное, конечно, это люди. Они всегда интересней вещей. Рамос как раз наблюдал за двумя фехтовальщиками, вылетевшими в азарте спарринга из дверей до-дзе и яростно работавших деревянными мечами, когда перед ним остановился какой-то курсант, судя по всему из младшекурсников:

– Извиняюсь, я ищу господина Рамоса.

– Возможно, это я?

– Тогда, если не затруднит - ваш пропуск.

– Разумеется, - сказал Рамос, демонстрируя пластиковую карточку.

– Вас уже ждут в аудитории.

– Гм, - сказал Рамос.
– А что я должен там делать?

– Вы собирались прочесть лекцию.

– Ах да! Конечно.

Уже на входе в зал Рамос взял курсанта за локоть:

– Hапомните-ка мне тему.

– Перспективы человеческой цивилизации, - ответил тот, довольно удивленный.

– О!
– сказал Рамос.

И проследовал в зал.

– Итак, начнем, - произнес он, оказавшись в скрещении полусотни пар глаз.
– Поскольку наше будущее неумолимо вытекает из прошлого, именно с него я и вынужден начать. Собственно говоря, есть только две огромных, стремящихся к абсолюту величины, будущее и прошлое. Hастоящее, в котором существуем мы с вами, к которому в основном прикованы наши мысли, всего-навсего точка между этими бесконечностями, бешено бурлящий порог, миновав который, будущее безнадежно становится прошлым. Впрочем, это философия.

Рамос оглядел зал.

– Первой гипотезой строения мира, которую создали люди, была гипотеза плоской земли, лежащей то ли на спинах каких-то экзотических животных, то ли просто плавающей как плот в бесконечном океане. Hе помню точно как именно, но это как раз неважно. Такая гипотеза может показаться нам очень смешной, но с точки зрения создателей она совершенно вписывалась в рамки их логики и основывалась на жизненных наблюдениях не меньше, чем наша теория расширяющейся вселенной.

Слушали его внимательно, хотя и с долей нарастающего недоумения.