Карузо

Булыгин Алексей Кириллович

Согласившись участвовать в премьере, Карузо не особо капризничал в отношении гонорара — даже костюмы он заказал и оплатил самостоятельно. Он никогда не забывал доброго к нему отношения и неизменно шел навстречу людям, что-то для него сделавшим. Достаточно сказать, что за ноябрь тенор участвовал в тринадцати представлениях этой оперы — огромная нагрузка, на каковую вряд ли пошел кто-либо из его коллег по достижении столь почетного места на оперном Олимпе.

После дебюта в партии Морица Саксонского Карузо дважды выступил в Триесте в «Риголетто» — в помощь одной благотворительной ассоциации. Критик газеты «Индепендент» («Независимый») писал: «Можно понять, почему все современные композиторы сохнут по Карузо и хотят писать исключительно для него. Он не демонстрирует свои качества виртуоза, как фехтовальщик на рыцарском турнире. А это редчайшее исключение среди современных певцов…» ^[172]

172

Scott Michael. The Great Caruso. P. 65.

Из

Триеста тенор отправился в Рим, где в декабре и январе 1903 года в театре «Костанци» выступил в «Риголетто», «Мефистофеле», «Манон Леско», «Аиде» и в очередной раз продемонстрировал фантастическую работоспособность, спев за месяц в двадцати спектаклях! После «Аиды» один из римских критиков писал: «Он пел партию Радамеса с невероятной энергией, наполняя публику немыслимым энтузиазмом. В наши дни ни один другой тенор не обладает подобной властью над залом, мастерством, чтобы петь на таком подъеме и с такой силой, как Карузо в третьем и четвертом актах этой великой оперы. Он исполнил на бис романс Радамеса. Но, по правде говоря, он должен был бы бисировать всю свою роль!» ^[173]

173

Scott Michael. The Great Caruso. P. 65.

А спустя почти семьдесят лет одну из репетиций «Манон Леско» вспоминал прославленный дирижер Витторио Гуи, в юные годы учившийся в римской академии «Санта-Чечилия»: «Я помню, Карузо поначалу пел вполголоса, еще не втянувшись в действие. Вдруг в какой-то момент произошло нечто чудесное, почти мистическое. В конце третьего акта есть сцена, когда Манон в компании других несчастных куртизанок собирается на корабль, уплывающий в Америку. И внезапно Де Грие решает последовать за возлюбленной, выбирая тяжелую жизнь в изгнании. Он падает на колени перед капитаном и умоляет его взять с собой хотя бы как юнгу. Карузо отбросил за кулисы шляпу и трость. Это уже не был тенор, но настоящий Де Грие, в отчаянном голосе которого сквозила неизбывная мука. Мы все: и дирижер, и певцы, и оркестранты, и хор, и студенты, — все были захвачены грандиозной силой чувств и были так потрясены, что плакали.

Репетиция была остановлена. Старый компримарио Джирони, который должен был спросить „Ah! popolar le Americhe, giovanotto, desiate?“, разрыдался и не смог произнести последнее слово. Дирижер маэстро Витале, по-отечески к нам всем относившийся, вытащил из кармана большой белый платок и, делая вид, что вытирает пот со лба, на самом деле вытирал слезы…» ^[174]

Глава девятая

ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ

174

Scott Michael. The Great Caruso. P. 65.

Контракт с «Метрополитен-оперой» был подписан весной 1903 года.

В это же время Карузо начал сотрудничать с импресарио, который оставался его единственным европейским менеджером вплоть до начала Первой мировой войны — Эмилем Леднером. Их переписка началась незадолго до первого североамериканского сезона тенора. Леднер организовал ряд гастролей певца по Европе — уже по согласованию с Конрид ом. При заключении контракта с «Метрополитен» встал вопрос о количестве спектаклей, в которых должен был участвовать Карузо. Певец рассказывал Леднеру:

— Директор Конрид боится, что за сорок представлений я не успею возбудить достаточный интерес у публики. Что ж, если я не способен понравиться за сорок выступлений, я уеду, как только выполню контракт. И если я потерплю неудачу на первом спектакле, то уеду сразу же ^[175] .

Конрид предлагал вместо сорока спектаклей двадцать. Карузо, волновавшийся не менее директора театра, в силах ли он завоевать Америку, предложил двадцать пять. На том и порешили. Еще до этого Конрид провел своеобразный блицопрос — кто выше: Бончи или Карузо. Ответы были все единодушными: предпочтение было отдано Энрико. Тем не менее, как вскоре стало ясно, Конрид не ставил крест и на сопернике Карузо.

175

Ledner Emil. Erinnerungen an Caruso. Hannover: Paul Steegemann Verlag, 1922. P. 13.

Энрико

был доволен, что учли практически все его пожелания, в том числе и относительно аванса. В это время он активно переписывался с Симонелли, с которым у него были тогда вполне доверительные отношения (впоследствии они сильно испортились в связи с финансовыми вопросами). Карузо рассказывал нью-йоркскому знакомому о гастролях, обсуждал деловые и творческие проблемы. 9 марта тенор писал Симонелли из Лиссабона: «Прежде всего хочу сердечно поблагодарить за Ваше любезное участие в переговорах с мистером Конридом. Буду счастлив при встрече компенсировать Ваши труды, так как это — моя обязанность… Мистер Конрид, должно быть, счел мои условия относительно аванса несколько дерзкими, но, тем не менее, согласился, что я должен защищать свои интересы, как ранее уже обсуждалось с мистером Гроу» ^[176] .

176

Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 79.

На тот момент Карузо уже мог позволить себе диктовать определенные условия. После лондонских гастролей 1902 года и невероятного успеха пластинок он стал европейской знаменитостью. Контракты предлагались один выгоднее другого. Теперь, где бы он ни жил, он не сомневался, что импресарио найдут его. Больше никакой необходимости находиться в Милане не было, и Энрико захотел переселиться в спокойное место, где он мог бы в полной мере наслаждаться семейным уютом.

В соответствии с условиями контракта 5 апреля 1903 года «Метрополитен-опера» перевела на счет Карузо 25 тысяч лир. На эти деньги Энрико купил величественную старинную виллу «Ле Панке», расположенную в одиннадцати милях от Флоренции и принадлежавшую до этого семье Джакетти. На тот момент вилла стала своеобразным символом пути Карузо — от неаполитанских трущоб до фешенебельной жизни (позднее подобным символом для него станет куда более роскошная вилла «Беллосгуардо»), Однако она нуждалась в серьезном ремонте, и семья Карузо пока не могла туда переехать. Тем не менее Энрико с Адой и Фофо покинули миланскую квартиру и жили на улице Делла Скала во Флоренции до тех пор, пока виллу полностью не отремонтировали. За время первых американских гастролей Карузо вилла была приведена в порядок.

После римских выступлений два следующих месяца, февраль и март, Карузо провел в Португалии, выступая на сцене театра «Сан-Карлуш», где вновь была показана «Адриенна Лекуврер» и где состоялся дебют тенора в новом для него произведении — «Лукреции Борджа» Г. Доницетти (опера была поставлена специально для Хариклеи Даркле). В «Тоске» Карузо с огромным успехом выступил с Даркле и баритоном Риккардо Страччари. В «Риголетто» главные лавры достались баритону. Это был не только выдающийся певец, но и блестящий актер, создавший необычный для того времени образ шута. С. Ю. Левик вспоминал такой эпизод: «В третьем акте „Риголетто“ Страччари с необыкновенным мастерством проводил большую сцену с придворными. „Ну, что нового, шут?“ — повторял он за Марулло. Подтекстом этой фразы было удивление: откуда у этих людей столько жестокости — взяв его сокровище, они еще издеваются над ним. Схватив платок, он облокачивался о кресло и слова: „Нет, не Джильды!“ — произносил с блеснувшей в душе надеждой. Со вздохом облегчения, уронив платок на пол, — именно уронив, а не бросив, — он все же был преисполнен неутешной скорби. В арии „Куртизаны“, начиная со слов „Дочь мне отдайте!“, звучали безмерное страдание, мольба. Начиная арию, он обращался как бы сам к себе, словно давая характеристику придворным, а не гневно браня их. Затем как результат созревшего убеждения следовал взрыв ярости, который будто непроизвольно кидал его на врагов: он бросался на них словно подброшенный трамплином. Но, начиная со слов: „Господа, сжальтесь надо мною!“ — перед зрителем стоял совершенно измученный страдалец. Иногда он как будто подбирал слова, терялся, а к концу переходил к откровенной мольбе.

Я не понял до конца его трактовки, но тем не менее был глубоко взволнован. Мне захотелось проверить, что здесь артистом продумано, а что сделано случайно, и я попросил у Страччари объяснений. Он рассмеялся и сказал только:

— Но Риголетто перед ними тоже не безгрешен, он же сам служит герцогу! И он предчувствует возмездие!» ^[177]

Не удивительно, что столь глубокий артист впоследствии воспитал целую плеяду блестящих учеников, среди которых были Шандор Швед, Паоло Сильвери, Борис Христов, Рафаэле Арье.

177

Левик С. Ю. Записки оперного певца. С. 160–161.