Кащеево царство
Шрифт:
– Уходи, пам, – приказал Унху, поднимаясь. – Я подумаю, что сделать с тобою.
Кулькатли тяжело встал и зашаркал к двери. Кан смотрел ему вслед, подмываемый желанием швырнуть чем-нибудь в спину. Сжимая и разжимая кулаки, он скрипел зубами, сопел, но всё же сдержался. Пам вышел, тихонько прикрыв дверь, и лишь тогда хонтуй схватил блюдо и с силой запустил его в бревенчатую стену.
– Недоноски, – прошипел он. – Мерзавцы. Убил бы всех. Р-раздавил бы как червей…
Глава седьмая
Унху держался ещё два дня. А потом к руси пришло подкрепление. Вернулись ушкуйники, что ходили громить югорских князьков. Кан этого не знал, и решил, что к новгородцам прибыли ратники с той стороны хребта. Глядя на далеко растянувшуюся змею санного каравана, что выдвигалась из елового перелеска на западе, Унху мысленно ругал всех хонтуев и проклинал русских богов. Предчувствие беды вплотную подступило к нему и вцепилось в глотку ледяной рукой.
Пришельцы были грязные, отощавшие, изнуренные долгой дорогой; сидя на нартах, они угрюмо озирались, как будто совсем не радовались воссоединению с земляками. Измученные олени уныло тянули нарты с поклажей, всем своим обликом походя на старых, хотя и упрямых доходяг-труповозов.
На третьих от головы обоза нартах лежал человек, накрытый лосиными и медвежьими шкурами. Пожелтевшее лицо его походило на старый пергамент, борода тряпкой висела на исхудавшем лице, а меж варежек и рукавов виднелись костлявые запястья. Трудно было узнать в этом иссечённом болезнью страдальце лихого предводителя ушкуйников. Завидев высыпавших навстречу воев, он приподнялся на локте, проскрипел злым голосом: «Ну что, ратнички, не ждали?». Удивлённый гул был ему ответом.
– Никак Буслай? – послышались осторожные голоса. – Чем же это его подсушило? Ни дать ни взять – анахорет из пустыни: кожа да кости.
Впрочем, товарищи его по отряду выглядели не лучше. У многих выступили на лицах багрово-синюшные пятна – признак обморожения; одежда светила дырами, сапоги и кумыши были подвязаны снизу верёвками, удерживая подошву. Оружие грудами лежало на нартах, словно мягкая рухлядь – без всякого порядка. Лишь несколько воевсохранили при себе колчаны и луки.
Над холмом разнеслись ликующие голоса, зазвучал смех; челядины бросились навстречу обозу, чтоб побыстрее распрячь оленей. Ушкуйники грудью встали на их пути, не подпуская к скотине – боялись за добро.
– Без вас, смердов, управимся. Идите лучше боярам зады подтирайте.
Ядрей вышел из шатра, подождал, пока передние нарты доберутся до крайнего чума, неспешно направился к вожаку.
– Ты что это как князь развалился? – весело крикнул он Буслаю. – Никак рану получил?
Сотник не ответил. Нарты его медленно карабкались по склону, чуть покачиваясь на рытвинах. Он подозрительно оглядывал местность и молчал.
– Пермяк наш не прибегал сюда? – спросил он воеводу, когда они поравнялись.
– А должен был? – сказал Ядрей, берясь за оглоблю.
– Удрал он. Старуху-югорку зарезал, и удрал.
– Что за старуха?
– Знахарка. Меня с того света вытащила.
– За что ж он так люто?
– Спроси его.
– Как же тебя подранили-то?
– Стрелу поймал на луговине.
– Давно?
– С седмицу будет.
– Стал быть, не скоро ещё оклемаешься.
– Как боженька даст.
Измученный олень в его упряжке вдруг заартачился, зафыркал, увязнув в глубоком снегу, и Буслай прикрикнул на возницу: – Плетьми его, мерзавца. Да покрепче!
Ратник стеганул обессилевшее животное, и олень, взревев, потянул нарты дальше.
– Забьёшь скотину-то, – укоризненно промолвил воевода.
– Забью – новую достану. У нехристей её много.
Ядрей пристально посмотрел на него, погладил бороду.
– Как управился с князьками?
– Всех под снег закопал. Дело нехитрое.
– А тамги с них снять не забыл?
– Снял, снял, не боись, – проворчал Буслай.
Воевода сурово поглядел на ушкуйника, засопел.
– Ладно, отдыхай покуда. – Он отцепил руку от оглобли иостановился, провожая нарты глазами.
Ушкуйники, наконец, добрались до стана и начали распрягать оленей. Со всех сторон к ним полезли любопытные, расспрашивали о походе, выпытывали, много ли взяли хабара. Налётчики отвечали скупо, занятые мыслями о еде и отдыхе. Боярская челядь снова потянулась к скарбу, начала шуровать там, снедаемая алчностью, но, получив несколько зуботычин, отпряла.
Возле нарт Нечая обнаружился попович Моислав. Был он в какой-то худой свите, берестяных онучах и дерюжных гачах. На голове его криво сидел дырявый собачий треух. Прокравшись к ушкуйнику, попович затараторил чуть не на ухо:
– Из леса явились, да? От лесовиков и берегинь, да? Кащей-то смотрит-смотрит, да не высмотрит. Ервы и мяндаши всю страну замутили, подняли вой, снегом в глаза швыряют. А Христос-то и рад. Сорни-най уж нам путь освещает, Омоль реки и озёра холодом сковал. Привечают, привечают русскую силушку! Див бьёт крылом, трубит победу славянскому воинству. Волх Всеславьич глядит – не нарадуется: ужо вы, люди новгородские, пошли в дальние страны себя показать да за Святую Софию постоять. Аллилуйя, народ христианский! Скоро, скоро слово истины зазвучит по всей земле…
Нечай изумлённо обернулся, задрал бороду.
– Ты чего тут языком мелешь, трепло? Ишь ты, сынок поповский! Я ведь не погляжу на родителя твоего, врежу как следует, чтоб ум-то вправить…
Его успокоили, оттёрли от поповича:
– Ты на него не сердись, Нечаюшка. Он у нас с недавних пор в блаженных ходит. С ним поп Иванко изгнание бесов провёл, вот он с того дня и ходит.
– Я гляжу, вы тут не скучали, – пробурчал Нечай, возвращаясь к поклаже.
– Да куда уж! Веселуха стояла, что твои русальи…