Кащеево царство
Шрифт:
– Куда ему против зырянских чародеев! Как бы сам не пропал, бесов-то изгоняя.
– Ладно. Утром потолкуем.
Сбышек замолчал, и вскоре с топчана донеслось его сонное сопение. Савка же, посидев ещё немного, опять сходил на двор до ветру (прихватило что-то со страху), затем вернулся в дом и тоже плюхнулся на лежанку. Скоро он уже спал без задних ног, и лишь тревожные вздохи выдавали пережитой ужас.
Глава вторая
Не знал ещё воевода, не прозревал своим опытным глазом, так поднаторевшим в разных сшибках и походах, что сам Господь Бог послал ему в помощь Арнаса. Не простой то был человек, а неистовый, отмеченный судьбой, посланный на землю для великих свершений. И хоть не был он воителем, сердце его горело похлеще иного бойца.
Сызмальства Арнасу тесно
Арнас совсем уж было согласился, да неугомонность взяла своё. Как представились ему домашние заботы, как взглянул он на соседей, закольцованных в бесконечных трудах и мытарствах, так душа-то и потемнела. Это что же, до самой смерти в болотах сидеть, комарьё давить? Возопило в нём всё, наполнилось страхом, понял он: если сейчас не переменить судьбу, потом уж поздно будет, унесёт его поток серых будней и не вырвешься из него, как ни старайся. А ещё другое сокрушило его дух: видел он, что бессильны и робки его земляки, зажаты они меж сильных врагов как меж волка и медведя, и нет им спасения, одна лишь надежда – авось передерутся хищники между собой, глядишь, и отстанут. Медведь – это, понятно, славяне. Но они далеко, приходят редко, много не требуют. А волки (сиречь – югорцы) налетают часто и целой стаей. Эти всё грабят подчистую. Года не проходило, чтоб не нагрянула из-за Урала ватага лихих разбойников, пришедших разжиться оленями и рабами. Являлись иногда и хонтуи на нартах, запряжённых сохатыми, приводили с собой оравы головорезов. Разве могли тягаться с ними разбросанные вдоль рек зырянские деревеньки? С трудом сносил Арнас такую немощь своих соплеменников. Всё в нём стонало от бессилия. Грезилось ему, что разбогатеет он, накупит себе оружия и броней, наймёт мастеров и построит в родном павыле крепостцу, коя станет зародышем великого зырянского княжества, страшного для врагов и доброго для друзей. Но как осуществить такое? Как замахнуться на великое, когда кругом одним трусы и себялюбцы? Один лишь способ был ведом Арнасу: уйти к новгородцам. Там он наживёт себе состояние, там выбьется в большие люди.
И вот, не дожидаясь свадьбы, прихватил он топор, лук со стрелами, взял кой-какие пожитки и тёмной ночью уплыл на лодке вниз по Печоре. Пусть невеста убивается и клянёт его на чём свет стоит, пусть отец рвёт и мечет – что с того? Он увлечён великим делом, а всё прочее – пустяки. Так утешал он себя, отбивая наскоки совести.
Добравшись со многими передрягами до монастыря на Онеге, прибился там Арнас к своим соплеменникам, что валили лес для монахов. Год проходил в лесорубах, потом возглавил плотничью артель из земляков-чудинов. Вокруг монастыря понемногу вырос посад, расчистились поля, отступили непроходимые чащобы. Явились откуда-то ещё славяне, только не новгородского говора, а иного, тоже срубили деревеньку, начали женихаться с зырянками, учить пермяков складывать печи и сеять рожь. Жизнью наполнялись малолюдные прежде места, живи да радуйся, но Арнас затосковал. Со страхом чувствовал он, что сам будто прорастает корнями, проседает в эту трясину, напрочь забывая о своём предназначении. Как не погасить ярко пылавший огонь в сердце? Как не споткнуться, идя к великой цели? Полный досады, вновь разорвал он невидимо оплетающие его узы и устремился обратно в родной павыл, чтобы опять ощутить тот дух, который толкнул его когда-то к приключениям, чтобы ещё раз впитать в себя дрожащую изморозь прикаменных ветров и тихое отчаяние безнадёги, а там, с божьей помощью, и вернуться на путь витязя.
Но миродержцы готовили для Арнаса новое испытание. Едва добравшись до дома – порты и обсохнуть не успели от печорской влаги – он тут же попался в руки югорцам, которые как водится нагрянули из-за Камня. Соседи по павылу успели скрыться в сорге, а Арнас чуть задержался – то ли утратил
Его угнали за Урал. Теперь он был не знатный плотник, а раб, чья жизнь стоила дешевле саней. Для него, артельного мастера, такая доля была несносна. С первого дня мечтал он о побеге, всё примерялся, выискивал способ. Но удрать сумел лишь через пять лет – и не потому, что чутко стерегли, а потому, что и бежать-то было некуда: кругом тайга да болота, да прожорливый гнус – сам не помрёшь, комарьё всю кровь выпьет. Бежал он зимой, на краденой собачьей упряжке, месяц пробирался по заиндевевшим урманам и мёртвым топям, голодал, морозил руки, чудом ушёл от волков.
Домой вернулся, но большой радости не обрёл. Грёзы о княжестве, крепостце и богатстве рассеялись в гудящей хмари югорских болот, а на смену им пришли ярость и жажда мести. Пожалел Арнас теперь, что не обзавёлся семьёй, когда возможность была – ждали бы его сейчас ласковая супруга да шумные дети, а ныне девки и сами от него шарахались, как от хворого. Да и то дело: ежели в двадцать пять лет в бобылях ходит, стало быть, не в порядке что-то с ним, изъян какой-то в теле. Так думали все, так и отцу его отвечали, когда замыслил он новое сватовство для непутёвого отпрыска сладить. Не хотели люди отдавать дочерей за одержимца, пусть даже и шаманских кровей. Жизнь, казалось, подошла к концу, что оставалось делать Арнасу? Идти в услужение русичам? Может, хоть там он обустроит свою колченогую жизнь? Так и промаялся он без толку добрых полгода, раздумывал, что делать, пока не облетела тайгу весть об идущих на Югру новгородцах. Прослышал об этом Арнас и воспрял духом. Теперь-то он знал, как поступить. Отец хмуро предрёк: «Одних волков на других поменять хочешь». Но сын лишь отмахнулся. После стольких несчастий он готов был полезть хоть в пасть к Куль-отыру, только бы насолить ненавистным югорцам. Жизнь его вновь обретала смысл, а дальше – будь что будет. На то ведь и выбрали его боги, чтобы стал он одержимцем.
Ни доли сомнений не испытал Арнас, когда решил выдать славянам место, где прятались его соплеменники. Ведь без зырянских оленей русичи перемрут в снегах и некому будет отомстить югорцам за обиды пермяцкие. В конечном итоге, он радеет за свою землю: если не новгородцы, то кто оборонит зырян от жадных югорцев?
Пока добрели до распадка, похолодало. Темнеть пока не начало, но вечер уже подкрадывался, осторожно покалывая морозцем. Скрытые косогором, зыряне грелись у костров, кутаясь в малицы, многие спали, забравшись в шалаши, а поодаль, там, где овражек выходил к луговине, паслись олени. Стоял негромкий гул голосов, нарушаемый окриками пастухов и возгласами детворы.
Ушкуйники подошли незамеченными, однако стоило им выйти к краю распадка, как снизу грянул собачий лай. Пермяки словно очнулись, забегали, похватали луки, начали пускать в новгородцев стрелы, но всё как-то бестолково да мимо. Видно было – не ожидали они увидеть здесь новгородцев, растерялись. Женщины подняли вой, завизжали, вцепившись в волосы, дети прыснули кто куда. Буслай сгоряча хотел было взяться за меч, но Арнас бросился вперёд, затряс руками, будто огромный паук, заорал что есть мочи сородичам:
– Перестаньте, глупцы! Им нужны олени, не вы! Новгородцы спасут нас от Югры!
Услыхав его голос, пермяки стрелять перестали, но луков не опустили. Пам выбрался из шалаша, погрозил сыну кулаком.
– Чтоб тебя злые духи взяли, негодяй!
Арнас не смутился.
– Я пришёл за оленями. Отдайте по хорошему, всё равно отнимут.
Бывшая невеста его крикнула:
– Голодом нас уморить хочешь, мерзавец? Своих детей не родил, теперь чужих изводишь? Чтоб ты сдох, подлец!
– Не отдадите так, возьмут силой, – упрямо повторил Арнас.
– Пусть берут, нам всё равно без скотины пропадать…
Пам устремил на него указующий перст и оглушил страшными словами:
– Именем Нум-Торума, владыки неба, и Ими Хили, повелителя людей, заклинаю духов лесных и речных вредить пришельцам во всех землях и водах, в лесах и горах, в оврагах и пещерах, да изнемогут они в пути своём, да бежит от них всякий зверь, да уплывает рыба и улетает птица, пусть ослабнут тела их и помутится разум их, пусть убивают они друг друга, а оставшихся пусть пожрут чудовища Мэнки. Да будет сей человек рассадником моего проклятья, и да не умалится сила проклятья, покуда человек сей ходит по земле…