Шрифт:
Annotation
В «Волшебной горе» Томаса Манна есть фраза, побудившая Павла Хюлле написать целый роман под названием «Касторп». Эта фраза — «Позади остались четыре семестра, проведенные им (главным героем романа Т. Манна Гансом Касторпом) в Данцигском политехникуме…» — вынесена в эпиграф. Хюлле живет в Гданьске (до 1918 г. — Данциг). Этот красивый старинный город — полноправный персонаж всех его книг, и неудивительно, что с юности, по признанию писателя, он «сочинял» события, произошедшие у него на родине с героем «Волшебной горы». Роман П. Хюлле — словно пропущенная Т. Манном глава: пережитое Гансом Касторпом на данцигской земле потрясло впечатлительного молодого человека и многое в нем изменило. Автор задал себе трудную задачу: его Касторп обязан был соответствовать манновскому образу, но
Павел Хюлле
Предисловие
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
Павел Хюлле
КАСТОРП
Предисловие
Юлиуш Куркевич
Пра-Касторп
«Касторп» (а скорее, «Пра-Касторп») Павла Хюлле возник из одной фразы «Волшебной горы», где упомянут гданьский эпизод жизни героя романа, четыре семестра проучившегося в политехническом институте тогдашнего Данцига. На всякий случай я проверил, не мистификация ли это, однако нет — во второй главе мы читаем: «Когда он начал свое путешествие, во время которого мы с ним познакомились, ему шел двадцать третий год. Позади остались четыре семестра, проведенные им в Данцигском политехникуме, и еще четыре — в механических высших школах Брауншвейга и Карлсруэ; он только что одолел основные экзамены — правда, без особого блеска и торжественных тушей, однако вполне прилично».
Я с опаской ждал «Касторпа». Хотя идея рассказать о гданьском житье-бытье «ничем не примечательного молодого человека» настолько хороша, что едва ли не очевидна, а для ее воплощения трудно себе представить более подходящего автора, чем Хюлле, книга вполне могла оказаться подавленной авторитетом первоисточника — романа, не только важного с историко-литературной точки зрения, но и просто-напросто любимого многими, в том числе и современными, читателями, о чем свидетельствует количество переизданий. Берясь за роман, я, кроме того, испытывал суеверный страх, подобный тому, какой мы испытываем, отправляясь смотреть экранизацию любимой книги: а не помешает ли встреча с героями в мире, порожденном воображением иного свойства, нашему общению с оригиналом? «Касторпа» я прочитал. С огромным удовольствием.
Полагаю, успех романа Хюлле обязан легкости — той самой легкости, которую Итало Кальвино прославляет как один из столпов литературы. Хюлле решился — воздавая должное автору «Волшебной горы» — соблюсти благотворную дистанцию. Правда, книга полна аллюзий, отсылающих читателя к оригиналу (в «Касторпе» есть персонажи, соответствующие паре Сеттембрини — Нафта, карнавальная вальпургиева ночь превратилась в новогоднюю оргию, эпизод со скончавшимися обитателями санатория, чьи тела увозят на санях для бобслея, отражен во сне Касторпа, и т. п.). Однако Хюлле довольно свободно обошелся с биографией своего героя (его дед, сенатор Ганс-Лоренц, назван Томасом, как герой «Будденброков», а слуга сенатора носит имя библейского Иосифа!) и не ограничился умелым подражанием манновскому стилю, обратившись к совершенно иным образцам. Например, мы легко обнаруживаем в книге элементы детектива или шпионского романа, благодаря чему действие развивается необычайно живо, чего, казалось бы, трудно было ожидать от приквела «Волшебной горы». Даже любители английского черного юмора найдут тут кое-что для себя, а именно: макаберную историю вдовы поручика императорского гусарского полка и ее страшноватой прислуги — историю, которую можно бы озаглавить «Старый джентльмен должен исчезнуть»[1]. Еще одна важная отправная точка для Хюлле — «Эффи Брист» Теодора Фонтане (который молодость провел в Свиноустье и был одним из любимых писателей Манна).
В «Касторпе» описан спор, предмет которого — противопоставление искусства Шуберта искусству Вагнера. Хюлле, как поклонник Шуберта (тут они с Манном, вероятно, не сошлись бы), скорее бы высказался в пользу виртуозности автора «Зимнего пути» — недаром он избавляет своего героя от излишне мучительных страхов и безумия. И в финале не отправляет его — в отличие от своего великого предшественника — в грозный и опасный мир. Нет, он отрывает перо от бумаги, едва описав в нескольких фразах, как Касторп смотрит на реальный Гданьск, по которому маршируют коричневорубашечники и из которого Красная армия изгоняет немцев. Автор предпочитает навсегда оставить героя в литературном Гданьске («Так давай же, Дружище, садись на свой замечательный велосипед, и пусть эта улица навсегда останется Твоей»), перебрасывая мост между belle 'epoque и современностью над гекатомбой новейшей истории. Для Хюлле важнее отдаться радости сочинения детально продуманной «вариации на тему», нежели (что и хорошо!), подобно автору оригинала, со всей серьезностью исследовать эпохальные конфликты. «В те минуты, когда царство человека кажется мне обреченным влачить тяжкое бремя, у меня возникает желание, будто Персей, улететь в иное пространство» (Кальвино).
Я считаю, что глубокий, хотя и слегка ироничный поклон, который Хюлле отвешивает Манну, последним был бы воспринят с пониманием. Как никак, сам Манн позволял себе с иронией относиться к таким каноническим текстам, как библейская история Иосифа и его братьев или средневековые легенды о Григории VII. Поймут ли и простят ли это читатели? Я, во всяком случае, простил.
Позади остались четыре семестра, проведенные им в Данцигском политехникуме…
Томас Манн
… Именно то обстоятельство, что это уже было, придает повторению новизну.
Серен Кьеркегор
I
Прежде чем осуществить это намерение, которое — чего уж тут скрывать — звучало в его юной душе отчасти как призыв к великим, хотя пока еще неопределенным свершениям, он имел долгую беседу с консулом Тинапелем. Тучный добрейший старик поначалу не мог понять простой идеи обучения на Востоке, а когда Ганс Касторп разъяснил ее, так сказать, философски, применив простой метод аналогий, дядюшка поднялся с дивана и, расхаживая взад-вперед по гостиной, произнес нечто вроде политической речи. С необычной для его флегматичной натуры экспрессией консул в нескольких фразах изложил краткую историю мира, Европы и, наконец, самой Германии; для Востока как такового в этой схеме высокие ноты вообще не предусматривались.
— Все твои сравнения, — сказал он, внезапно остановившись у окна, — хоть и отвечают позиции человека нашего круга, неуместны. Времена, когда наши предки отправлялись в Таллин, Ригу, Кёнигсберг или Данциг, безвозвратно минули. Да, ты не собираешься открывать дело или рядиться в рыцарские доспехи, поскольку хочешь строить корабли. Но какой там у них может быть политехникум? Наверняка скверный, мой дорогой, — скверный, ибо что это за учебное заведение, которого еще несколько лет назад не было и в помине? А кроме того, — тут консул Тинапель, почти прижавшись лицом к оконному стеклу, по непонятной Касторпу причине понизил голос, — следует избегать ситуаций, в которых хаос грозит поглотить формы, созданные с огромным трудом.
Все это, вместе взятое, было до того поразительно, что не привыкший к такой горячности старика Касторп следил за его движениями и словами с полуоткрытым ртом, отчего казалось, будто у него перехватило дыхание. Наконец, преодолев робость, он обратился к консулу:
— Дорогой дядя, ты говоришь со мной так, будто я собрался на войну или по крайней мере в далекие и опасные края, возвращение из которых хоть и возможно, но маловероятно. Я же считаю, что те места, куда без труда добираются по железной дороге и с которыми имеется регулярное пароходное сообщение, не могут быть опасными. Ты думаешь, я ошибаюсь?