Катары
Шрифт:
Дорогой Жак.
В последующие недели помощь дорогого моего друга Рихарда оказалась совершенно неоценимой. Я стал заложником доброй воли моего начальства и осужден не пересекать границ страны. А между тем из последних сообщений, полученных мной из Юсса-ле-Бен, я знал, что предмет моих разысканий требует нескольких заграничных поездок. Поэтому я решил до конца поверить все своему другу, даже осознавая, чем рискую.
Меня нельзя не понять: еще никогда я не встречал никого, подобного Рихарду. У меня было волнующее чувство: передо мной человек,
К счастью для меня, это было путешествие по Германии. Какие бы подозрения на мой счет ни существовали у начальства, я был уверен, что в Кёльн доберусь без помех. Я думаю, дорогой Жак, что на этом месте моего рассказа пора показать тебе другую сторону моих открытий. Вопреки тому, что утверждали все специалисты по этому вопросу, распространение катарской религии не ограничивалось узкой областью. Отнюдь нет: эта ересь разлилась далеко за границы Французского королевства.
В Германии главным ее очагом был Кёльн. Добрые Мужи проповедовали там слово Добра с 1153 года. Затем их вера распространилась и в других городах, в частности в Бонне и Майнце. Официальное духовенство быстро перешло к борьбе с ненормальностями «истинной веры». Хильдегард Бингенский произнес патетическую речь против ереси, пожиравшей чистые сердца. Через сто лет после начала распространения ереси в Германии там запылали и костры. Как и в Ланегдоке, еретики, отказавшиеся отречься от заблуждений, осуждались на смерть в огне. Но многим было неизвестно, что еретики пользовались большой поддержкой среди населения. И чтобы привести в исполнение свой невероятный проект, им следовало рассчитывать на эту поддержку!
Теперь ты понимаешь, почему я должен был совершить несколько поездок по разным городам Европы. Покуда катарство рассматривалось как сугубо местное явление, казалось, что его легко устранить, как вырывают сорняки на цветочной клумбе. Но как только я докажу, что эта религия распространена по всей Европе, она вновь станет опасным врагом официальной Церкви. Я понял, что и через сотни лет после тех гонений опасность эта жива. Катары завещали грядущим поколениям оружие для новой борьбы.
Однажды рано утром в декабре я отправился на вокзал, собираясь сесть на кёльнский поезд. Мне бы очень хотелось, чтобы со мной поехал и мой друг Рихард, но дела в Аненербе в это время не давали ему уехать из Берлина. Я обещал ему держать его в курсе своих поисков и, прежде всего, уведомить о том, что я найду. Я был убежден, что на этот раз дойду-таки до цели. Когда я садился в вагон, мое внимание привлекли две фигуры, скорым шагом двигавшиеся по перрону. Вскоре эти двое в форме СС догнали меня. Я сделал вид, что не замечаю их, и вошел в вагонный коридор, но тут один из них положил мне руку на плечо. Они велели мне выйти и следовать за ними. Напрасно я говорил им, что сам служу в СС и еду в командировку по заданию Аненербе: они ничего не желали слушать. Сначала меня отвезли в камеру в штаб-квартире СС. Никто ничего мне не объяснил. Через два дня меня послали в Бухенвальд. Я оказался зачислен в лагерную охрану. Начинался ад.
Искренне
Отто Ран.
ГЛАВА 47
Машина с самого утра бороздила дороги Арьежа и Ода. Шеналь выполнил обещание: он стал гидом Ле Биана и показывал ему самые примечательные места своего края. Они миновали Тараскон, Пейпертюз, Керибюс, пещеры Нио, Памье… На каждой остановке хозяин гостиницы показывал гостю, как много он знает. Он говорил обо всем: когда точно построены эти замки, что случалось при их осадах, какие с ними связаны легенды… В его рассказах словно оживала сама История. К концу дня Ле Биан заметил, что ни разу не перебил своего гида. От болтливого учителя этого едва ли можно было ожидать! Теперь они быстро направлялись домой. Вбок от дороги уходила широкая аллея с указателем: аббатство Фоншод.
— А здесь что? — спросил Ле Биан.
Шеналь улыбнулся и сбросил скорость. Они уже близко подружились и перешли на «ты».
— Ты, я вижу, хочешь узнать все за раз! А одного дня, знаешь ли, не хватит, чтобы познакомиться со всеми тайнами нашего края. Иным и жизни не хватает.
— Я не прошу тебя туда ехать, — объяснил историк. — Просто из любопытства задал последний вопрос.
Шеналь остановил машину чуть дальше, на краю поля, откуда открывался красивый вид на аббатство. Они вышли, и хозяин гостиницы начал рассказ.
— Отсюда все видно, — заметил он. — А монахам в этот час вряд ли понравилось бы, что их потревожили.
— А много здесь осталось монахов? — осведомился Ле Биан.
— Да нет! — улыбнулся Шеналь. — С десяток, не больше. Но они очень гордятся славным прошлым своего аббатства и хотят продолжать его традиции. Сначала это была просто маленькая обитель бенедиктинцев. Но в середине XII века она приняла цистерцианский устав. Как ты знаешь, монахи этого ордена дают обет бедности, и каждый миг их жизни расписан по одному неизменному чину.
— Это не мешало им хорошо разбогатеть, — заметил Ле Биан.
Шеналь по-приятельски положил руку на плечо историку.
— Сразу видно секуляриста из Министерства просвещения! Чистый продукт доброй старой Третьей Республики! Ты же знаешь, как Церковь важна была для людей на протяжении многих веков. Только Революция многое изуродовала, но Империя много из этого поправила, и поэтому аббатство Фоншод дошло до нас в нынешнем виде.
— С чем тебя секулярист и поздравляет, — улыбнулся в ответ Ле Биан. — И сейчас мне не хочется глумиться над попами. А что ты мне предложишь, чтобы потешить мой грех чревоугодия?
— Знаю я один симпатичный отельчик, — так же с улыбкой ответил Шеналь. — С виду неказистый, но, если тебе понравится, ты мне скажешь. Сдается, там сегодня на ужин дичь с трюфелями!
— Ну что же — Господи, прости, не устою перед искушением! — радостно воскликнул Ле Биан.
Они опять сели в машину и направились к гостинице «Альбигойцы». Ле Биан разглядывал быстро пробегавшие за окном пейзажи. Он был очень доволен сегодняшним днем. Ведь он не только многое узнал — ему просто было приятно провести этот день вместе с Шеналем. Он ближе познакомился с человеком, радушие которого не было простым вниманием коммерсанта к благополучию своего клиента. У хозяина «Альбигойцев» была жилка настоящего человеколюбия, согревавшая сердце, и за время поездки ему удалось даже рассеять черные мысли в уме Ле Биана. Тут Шеналь как раз и спросил, словно прочел мысли историка: