Катастрофа. Том I
Шрифт:
Париж погибал, истекал кровью, терял последние силы. Но город-великан, всегда такой жизнерадостный, в жилах которого столетиями буйно и весело переливалась кровь народов всего мира, все еще не сдавался, судорожно цеплялся за жизнь. Оставшиеся в живых бродили среди беспорядочно нагроможденных развалин, словно на пепелище, откапывали мертвых, спасали раненых; в головах уже зрели новые планы, на смену разбитым надеждам приходили другие. Так среди руин, сквозь узкие щели меж серыми, обросшими мхом камнями, пробивается молодая травка и неуклонно тянется к солнцу.
XII
На следующее утро во дворце президента Стефена было созвано экстренное собрание.
В высоком салоне в два света, со строгими колоннами и позолотой на стенах, казалось, витал ангел
— Господа! — открыл собрание Стефен, бледный и так сильно осунувшийся, что сюртук висел на нем мешком. — Нас осталось немного. Мы здесь недосчитываемся многих из достойнейших наших коллег. Я только что получил сообщение, что умер в больнице, в страшных муках, председатель военной комиссии генерал Болье. Мир праху его!
Все встали и молча простояли с минуту, закрыв рукой глаза, словно они боялись увидеть призрак смерти, который, казалось, смотрел из всех углов огромного зала.
— Погиб под развалинами форта Шатильон и комендант города Парижа, генерал Пардье, вместе со своим адъютантом капитаном Лемонье.
Присутствующее снова встали.
— Есть основания думать, что погибли или искалечены еще некоторые из наших коллег, хотя точных данных у меня пока еще не имеется. Как бы то ни было, мы понесли немало тяжких утрат. Мы остаемся, в некотором роде, последними могиканами. Не сегодня-завтра, быть может, погибнем и мы, но пока в нас еще бьется сердце, мы должны напрячь все силы для спасения человечества от грозной опасности. Опыт вооруженной борьбы с зоотаврами потерпел трагическую неудачу. Он показал нам, что вся наша военная техника, которая, казалось, достигла такого совершенства, разбивается о неведомую природу этих чудовищ и имеет не больше значения, чем картонный меч в борьбе с закованным в броню великаном. И мы раз навсегда должны сказать себе, что меряться с ними силами мы не можем. Нам остается только покинуть поле битвы и уйти. Куда? Об этом нам тут, так красноречиво и убедительно, говорил наш уважаемый коллега и мой дорогой друг Кресби Гаррисон. Слово теперь за ним и за комиссией, которая имеет честь называть его своим председателем. От имени собрания я прошу вас, дорогой Гаррисон, сказать нам, как подвигаются работы вашей комиссии.
Кресби Гаррисон встал, залпом выпил стакан воды и взволнованным голосом начал:
— Да, господа, нам приходится бежать с поля битвы, т. е. покинуть землю, на которой долгими тысячелетиями жило человечество, которую в поте лица своего застраивали и культивировали наши далекие пращуры, наши прадеды, деды и отцы, и которую мы надеялись передать, еще более прекрасной, с умноженными богатствами, нашим потомкам. Покинуть землю… Каждому из смертных приходится раньше или позже покидать землю, но она все же остается достоянием рода человеческого, переходит по наследству от поколения к поколению; теперь же дело идет о поголовном уходе с нее, и в этом великая, небывалая еще в истории трагедия. Нас гонят, точно с какого-то случайно, близ дороги, раскинутого кочевья, а ведь этому кочевью десятки, сотни тысяч лет! Как бездомному страннику, роду человеческому приходится взять в руки посох и искать нового убежища…
Голос Гаррисона пресекся от волнения, и он нервно стал теребить свой галстук, как если б он душил его.
— Простите мне, господа, эти, быть может, неуместные ламентации, — продолжал он. — Все в нас кричит и протестует против совершаемого над нами чудовищного насилия. То кричат и протестуют наши предки, длинный ряд поколений, создавших и завещавших нам богатую, многовековую культуру. Эти прекрасные здания, эти царственно тянущиеся к небу башни, эти переброшенные через реки, проливы и пропасти мосты, эти с такой любовью культивируемые леса, парки, все, в чем воплотился гений человеческий, все это мы должны покинуть, уйти в землю, зарыться подобно кротам…
Голос опять изменил Гаррисону; он залпом выпил еще стакан воды, превозмог себя и через минуту продолжал:
— Но перейдем к делу. Да, мы должны уйти под землю. Другого убежища у нас нет. Перед нами стоит вопрос о лучшем устройстве нового, подземного кочевья для рода человеческого. Комиссия, в которой я имею честь председательствовать, энергично работала все эти дни, и труды ее значительно подвинулись вперед. У нас уже имеется совершенно законченный проект постройки подземных городов. Произведены самые точные вычисления, все взвешено, предусмотрено, но мы не обольщаем себя иллюзиями; мы знаем, что в процессе работ представятся многие непредвиденные трудности: дело ведь такое новое, необычное! В виде опыта мы немедленно приступим к постройке подземного города под Парижем. В нашем распоряжении уже имеются мощные кребсовские машины для выемки земли, усовершенствованные вентиляторы, насосы. Потребуются громадные денежные средства, но, разумеется, там, где вопрос идет о жизни и смерти, перед этим не приходится останавливаться: мы должны отдать последнее наше достояние, напрячь все наличные силы, пожертвовать всем.
— В какую приблизительную сумму это может обойтись? — спросить один из присутствующих.
— На первых порах мы решили ограничиться постройкой небольшого города, в две параллельных улицы, в полтора километра длины каждая, по пятьсот шестиэтажных домов на каждой. По нашим расчетам, в них можно будет поселить около 150 тысяч человек. Разумеется, придется немного потесниться: всякая семья будет иметь право maximum на две комнаты — по крайней мере, на первых порах. Если опыт удастся, можно будет немедленно приступить к прокладке новых улиц и постройке новых домов. И вот, по выработанной нами смете, сооружение такого города с тысячью 6-ти этажных домов, построенных по последнему слову архитектуры, со всем современным комфортом, потребует без малого пяти миллиардов франков. В дальнейшем, при прокладке новых улиц и постройке новых домов, расходы эти будут уж не так велики, но все же очень значительны. Мы высчитали, что для постройки под землей, так сказать, копии Парижа, т. е. для переселения всех шести с половиной миллионов парижского населения под землю, пришлось бы построить около сорока тысяч шестиэтажных, или около двадцати пяти тысяч десятиэтажных домов, что обошлось бы по меньшей мере в 90-100 миллиардов франков. Правда, население Парижа, благодаря налетам зоотавров, сильно поредело и, надо полагать, жертв будет еще немало. По имеющимся, далеко не точным данным, в среднем ежедневно погибает без малого шесть тысяч человек, и если дальше так пойдет…
Голос оратора пресекся от волнения. Среди слушателей послышались вздохи.
— Во всяком случае, — продолжал Гаррисон, — придется строить под землей убежище для миллионов людей, тем более, что население Парижа пополняется беженцами из объятой паникой провинции. Не надо также забывать, что Париж еще не вся Франция. Если опыт подземного города удастся, придется строить такие же города под Лионом, Марселем, Бордо, Лиллем, Нантом и пр. Это потребует колоссального, небывалого напряжения всех материальных сил страны, а так как государство не в состоянии нести такие огромные расходы, надо будет наложить руку на частные капиталы. Если бы среди капиталистов оказались безумцы, которые из жадности отказались бы добровольно отдать на это великое дело все свои наличные средства, к ним придется применить силу: в такой трагический для человечества момент не должно быть богатых и бедных. Зоотавры всех нас уравняли!
— Браво! совершенно верно! — раздались одобрительные возгласы.
— Там, под землей, — продолжал, повысив голос, Гаррисон, — по всей вероятности, снова всплывет социальный вопрос, снова пойдет неравенство, классовая борьба, вечная война между угнетающими и угнетенными, с революциями, с захватами власти, диктатурами и пр. Но сойти под землю, в наше новое убежище, мы должны равными, как первобытные люди, как если б мы только что появились на земле.
— Т. е. под землей! — с улыбкой поправил Стефен.