Катастрофа. Том I
Шрифт:
— Зоотавры! — пополз со всех сторон тревожный шепот.
Огромный человеческий муравейник был взбудоражен, как ни в один из прежних налетов: сегодня предстоял решительный бой между людьми и этими страшными, таинственными пришельцами из неведомых, лежащих за гранью доступного человеку миров. Сегодня, быть может, решалась судьба человечества вообще: если оно выйдет из этой борьбы победителем, оно останется властелином Земли; если же, несмотря на напряжение всех своих материальных и духовных сил, оно окажется беспомощным, царству его наступит конец, и оно будет стерто с лица земли подобно тому, как придорожная
Недавно еще оживленные, наполненные шумом и гамом улицы опустели. Люди бежали домой, к родным очагам или же, если они были слишком далеко от дома, прятались в первые попавшиеся ворота или станции подземной железной дороги. У большинства были в руках маски для защиты от удушливых газов, но их мало кто одевал: осведомленные люди, которые знают решительно все на свете и которые в тревожные дни всегда находят достаточно легковерных слушателей, уверяли, что маски эти — вздор и что они никого и ни от чего защитить не могут.
Едва успели замолкнуть пушечные выстрелы, раздался хорошо уже знакомый парижанам характерный шум парящих в высоте зоотавров.
Миллионы людей, затаив дыхание, ждали: вот-вот должно совершиться нечто огромное, решающее вопрос о жизни и смерти. Многие не вытерпели и стали выглядывать в слегка приоткрытые двери, в окна и с балконов. Острое любопытство, побуждающее солдат высовываться из окопов с риском быть убитыми пулей залегшего поблизости неприятеля, было сильнее страха смерти и, казалось, заглушало даже инстинкт самосохранения. Несколько минут спустя на тротуарах, у ворот домов, у входов в станции подземной железной дороги толпились сотни, тысячи людей. Головы, точно по команде, были высоко подняты, глаза устремлены в темный небосклон. Казалось, тут собрались толпы язычников для совершения какого-нибудь религиозного таинства. Небо было облачное, без луны и без звезд, без красок и бликов, как если бы какой-нибудь таинственный декоратор позаботился о создании мрачного фона для предстоящей драмы.
Париж затих, затаил дыхание и походил на гигантское кочевье, завороженное каким-нибудь волшебником.
Только сверху, с большой высоты, доносился заглушенный расстоянием шум. Он становился все ближе, все явственнее можно было различить гигантские серые громады хищников, которые плавно и медленно реяли над городом, как бы высматривая в нем добычу.
— Чего же они не начинают? — слышался там и сям нетерпеливый шепот.
— Быть может, уже началось! — шепотом же отвечали другие. — Это пальба бесшумная…
Как бы для того, чтобы опровергнуть это утверждение, высоко в воздухе раздалось вдруг резкое шипенье, точно от огромной ракеты или от брошенного в воду раскаленного докрасна железа. В то же мгновение длинная, зигзагообразная молния пронизала серые тучи и тотчас же погасла, как гаснет вырвавшаяся из под груды пепла искра.
— Вот оно! началось! — сдавленным вздохом вырвалось из тысяч грудей. — Это с Венсеннского форта.
Серые громады зоотавров продолжали как ни в чем не бывало парить над городом.
За первой молнией со свистом и шипением прорезала воздух вторая, на этот раз уже с запада, со стороны Ша-тильона, потом третья, четвертая, пятая. Ослепительно яркие, острые как дамасский клинок, веселые, буйные, они беспрерывно
— Это с форта Монруж! — слышались возбужденные возгласы.
— Нет, с Сан-Дени!
— С Эйфелевой башни!
— Смотрите, смотрите! Попало! Прямо в зоотавра!
— А вот еще!
Действительно, многие из посылаемых с земли молний попадали прямо в зоотавров; но они тотчас же гасли, как гаснет, коснувшись воды, искра. Зоотавры продолжали спокойно парить над городом, словно забавляясь придуманной людьми потехой.
Каждый раз, как какая-нибудь молния попадала в цель, люди испуганно шарахались в сторону.
— Вот-вот упадет! — слышались тревожные крики.
Но зоотавры не падали, и ропот разочарования проносился по разбросанным там и сям клубкам человеческих тел.
— Еще бы! Проберешь его этими токами!
Вдруг по воздуху с треском пронесся длинный, цилиндрической формы снаряд. За ним, точно по команде, с разных концов горизонта появились другие.
— Это цилиндры с удушливыми газами! — догадались толпившиеся внизу люди.
— Неужели и этим их не возьмешь?
— Где уж!
— Маски, маски одевайте!
Многие, у которых были с собою маски, стали торопливо, дрожащими, непривычными руками, одевать их. Некоторые бросились в соседние подъезды, ворота, всюду, куда только можно было укрыться. Были и такие, которые с философским презрением к опасности оставались на месте, с открытыми лицами, словно бросая вызов всем враждебным силам. Какая-то пожилая женщина, по-видимому, из народа, впала вдруг в состояние исступленного восторга; неистово размахивая руками, с развевающимися волосами, она перебегала от одной группы к другой и кричала визгливым, надорванным голосом:
— Вот они! Вот они! Они идут спасать мир.
Кюре, в черной, до пят, сутане, с обнаженной седой головой и большим распятием в руке, тоже бесстрашно переходил от группы к группе и охрипшим голосом звал людей к последнему покаянию.
— Безумцы! — злобно кричал он. — Вы в гордыне своей возомнили, что их можно поразить вашими глупыми человеческими выдумками. Вы, жалкие слепцы, дерзнули поднять руку на аггелов Божиих, пришедших творить волю Его!..
— Спасайтесь! Снаряды падают вниз! — послышались вдруг крики.
Действительно, некоторые наполненные удушливыми газами цилиндры, достигши цели, т. е. ударившись со страшной силой в того или другого зоотавра, отскакивали от него, как пуля от непроницаемой брони и, несколько мгновений спустя, с треском падали на землю, отравляя на большое расстояние вокруг воздух. Сотни толпившихся на улицах любопытных, преимущественно из тех, у кого не было защитных масок, корчились в страшных судорогах на мостовой и на тротуарах; другие, цепляясь за фонарные столбы, деревья и решетки домов, делали отчаянные попытки удержаться на ногах и добраться до какого-нибудь прикрытия. Сумасшедшая женщина, кричавшая, что зоотавры пришли спасать мир, лежала на мостовой мертвая, с размозженной об остроконечную железную тумбу головой. Старый кюре, который призывал к покаянию, корчился в агонии на тротуаре, крепко зажимая в коченеющей руке распятие.