Катастрофа. Том I
Шрифт:
И тот так же вяло, точно ему приказывали сделать что-либо давно уже прискучившее, становился на указанное место.
Уже с раннего утра приступили к уборке трупов. Роль могильщиков возложена была преимущественно на беженцев, которых приставленные к ним солдаты бесцеремонно понукали ружейными прикладами в спину, а иногда, в случае неповиновения, просто-напросто прикалывали штыками. Никого это не возмущало. Тонкие, рафинированные парижане, недавно еще так горячо говорившие о правах человека и гражданина, спокойно смотрели на жестокое обращение с беженцами. Казалось, воскресли времена рабства, когда патриции, при всей своей утонченной культуре, истязали и убивали своих рабов с такой легкостью,
Нелегка была работа могильщиков. Точно отряды санитаров, являющиеся на поле сражения после кровопролитной битвы, они должны были убирать тысячи трупов и подбирать раненых, которых часто приходилось с большим трудом извлекать из-под развалин разрушенных домов.
Если бы Париж, по мановению руки какого-нибудь волшебника, затих хотя бы на одну только минуту, если бы вдруг прекратился шум этого истерзанного, истекающего кровью, но все же живого города, воздух огласился бы глухими подавленными стонами тысяч корчившихся от боли и молящих о помощи людей, похороненных под грудами обломков. Но гигантский людской муравейник продолжал жить лихорадочной жизнью, и гул ее заглушал стоны раненых. Многие из них так и не были найдены и умирали в страшных муках. Нередко случалось, что их оставляли умирать под обломками даже тогда, когда их стоны доходили до слуха: и без них слишком много было хлопот. Бывало также, что раненых тут же приканчивали, чтобы избавиться от лишней возни.
Больницы, клиники, санатории были переполнены изувеченными людьми, десятки частных домов и общественных зданий были обращены в лазареты; но несмотря на это, для многих раненых не хватало места, и их укладывали прямо на земле, во дворах, садах, часто просто на улице. Многочисленные мобилизованные, как на войне, отряды врачей, фельдшеров и сестер милосердия выбивались из сил и впадали в отчаяние. Ощущался острый недостаток в медикаментах и перевязочных материалах, тем более что многие аптекарские склады были разрушены во время налетов зоотавров.
Но самое ужасное было не здесь, не на поверхности, а внизу, в спусках в подземный город. Они были битком набиты трупами, и их надо было извлечь во что бы то ни стало и возможно скорей, — в противном случае город задохнулся бы от их смрада. К тому же, подземные работы были парализованы: мертвые преградили в них доступ живым, как бы сознательно отрезая им путь к спасению, чтобы и их увлечь с собой в царство небытия.
Комитет обороны и все наличные члены правительства лично руководили работами по очистке спусков.
Первые сотни трупов, находящиеся на небольшой глубине, были сравнительно легко извлечены; но чем дальше, тем дело становилось хуже. Тяжелый смрад разлагающихся тел делался с каждой минутой невыносимее. Мертвые, казалось, отгоняли живых единственным, находившимся в их распоряжении, оружием. Чем глубже приходилось спускаться, тем труднее было дышать. Люди задыхались от зловония и многие тут же падали без чувств.
Муниципальные, университетские и десятки частных лабораторий лихорадочно работали над изготовлением дезинфицирующих средств. Целые тонны их выливались в спуски; извлекавшим трупы рабочим были розданы специально приготовленные, для защиты от зловония, маски и пропитанные особым веществом тампоны. Они несколько облегчали положение, но смрад все же был невыносим, и люди более получаса подряд не могли оставаться на этой ужасной работе.
Пришлось установить часовые, а потом и получасовые смены. Но и после такой недолгой работы в глубине этих зловонных клоак, люди выходили оттуда полумертвые и часто тут же лишались чувств. Это пугало свежих, ждавших своей очереди рабочих, и приставленным к ним солдатам стоило немалого труда удержать их от повального бегства.
Пробовали извлекать трупы с помощью особых, приспособленых для этой цели машин, снабженных огромными воздушными насосами; но они действовали плохо, да и то только на небольшой глубине. Без рабочих рук обойтись нельзя было, а их нужны были многие тысячи. Чуть ли не ежечасно приходилось мобилизовывать новые слои населения. Были мобилизованы даже чиновники многих правительственных и муниципальных учреждений. Люди прятались от этой ужасной повинности в домах, в погребах, в сараях, но их вытаскивали силой и под конвоем вели к зловонным клоакам.
Трупы, по мере извлечения, частью сжигались, частью увозились за город, где тысячи людей были заняты рытьем длинных, широких и глубоких ям. Сотнями, точно поленья дров, сваливались в эти ямы трупы, поливались толстым слоем извести и закапывались. Случалось, что импровизированные могильщики опознавали среди них родных и близких; но не было ни слез, ни причитаний, и работа продолжалась в угрюмом молчании, как если бы пережитые за последнее время ужасы изменили саму природу людей и убили в них самые элементарные человеческие чувства. Смерть стала слишком уже обыденным явлением.
Между тем, смрад все сильнее распространялся по городу. Зловонными струями поднимался он вверх, стлался по земле, растекался по улицам и площадям, проникал в дома. Мертвые как бы мстили живым за свою смерть и из глубины своих временных могил слали им грозное, зловещее memento mori. Мстительные, злопамятные, они, казалось, решили задушить своим зловонным дыханием недавно еще великолепный Париж, который и без того был теперь почти уже трупом.
Особенно сильно давало себя чувствовать зловоние в домах, находившихся в непосредственной близости от спусков в подземный город. Дышать здесь с каждой минутой становилось труднее, и люди бежали из этих домов, как бегут от очагов смертельной заразы. Но смрад полз за ними; точно живой, хитрый, коварный враг, он преследовал их по пятам, до самых далеких углов города. Люди запирались в домах, плотно закрывали окна и двери, но смрад, невидимый, бестелесный, всегда находил какую-нибудь щель, в которую и пробирался с безмолвным злорадством победителя.
Лихорадочно работали сотни лабораторий, целыми тоннами изготовляя всевозможные средства для борьбы с этой новой, обрушившейся на Париж напастью. Многочисленная армия фармацевтов и химиков дружно ополчилась на невидимого, неуловимого, но потому еще более страшного врага. И с каждой минутой они все сильнее чувствовали свое бессилье. Надо было во что бы то ни стало поскорей очистить спуски от трупов и глубоко закопать их. Только это могло спасти Париж.
Мертвые властно, настойчиво требовали, чтоб их предали земле. Но тяжелая работа подвигалась с ужасающей медленностью. Тщетно власти молили, приказывали, грозили. Тщетно руководители работ, со Стефеном и Гаррисоном во главе, подбодряли людей собственным примером, бесстрашно спускаясь в зловонные клоаки и помогая извлекать из них трупы: люди работали нехотя, из-под палки. Многие из них задохнулись от зловония, другие испытывали такое головокружение, что их приходилось отводить в ближайшие санитарные пункты.
Солнце уже заходило, разбрасывая гигантской невидимой кистью по небу пурпур и багрянец, а самая трудная часть работы оставалась еще впереди. Трупы были извлечены только до глубины около ста метров, а подземный город находился на глубине в четыреста семьдесят метров.
Нельзя было терять ни минуты. По приказу Комитета обороны работы должны были продолжаться и ночью.
Это решение вызвало громкий ропот.
— А зоотавры? — раздавались голоса. — Они нас всех слопают!
— Хоть бы ночью передышку дали! — возмущались другие.