Катавасия
Шрифт:
Где-то рядом кто-то завопил:
– Не-е-ет! Детей - нельзя! Не дам детей! Так! Получите все! Я больше не ямурлак! Не-е-ет!
Мешок, прикрывавший девочку, отлетел в сторону, за косу ухватилась рука в кольчужной перчатке, потянула. Вдруг стало невыносимо больно, свет в глазах взорвался красным и всё померкло. Где-то далеко-далеко кричал ребёнок: "Мама! Мамочка! Бо-ольно!"
* * *
В темноте, сначала издалека, а затем - всё ближе и ближе, пробивался чей-то голос, звуки стали чётче:
– Живи! Да живи же ты!
Тьма в глазах вновь сменилась багрянцем, затем вспыхнула ослепительно
Берёзка почувствовала, что её кто-то сильно трясёт за плечи, и что лежит она на чём-то ужасно твердом и неудобном. "Где я? Где ямурлаки? Где я?" Вот нависло чьё-то лицо, как в тумане, мельтешит перед глазами всклокоченная борода, ноздри уловили запах лука. "Ты кто?" - кажется, последнее она произнесла вслух? Кто-то берёт на руки, куда-то несёт. "Куда?"
Глава 10
В первых числах августа, несколько офонарев от производственных проблем, Дедкин решил дать себе разгрузку. Созвонился с Кауриным, к счастью оказавшимся дома, и внаглую напросился к нему в лес на ближайшие выходные. Тоска необъяснимого свойства, мучавшая Виктора вот уже около месяца, голодно требовала Чего-нибудь. Что из себя может представлять это самое Что-нибудь, Дедкин, как ни ломал себе голову по ночам, придумать не мог. Вообще, работа, представлявшаяся ещё не так давно чуть ли не смыслом жизни, как-то незаметно превратилась в жутковатое подобие вампира, без остатка высасывая всё: силы, эмоции, свободное время, лишая неслужебного общения, книг, размышлений о чём-то кроме. Не сдавался, пытаясь читать и мыслить по ночам, взбадривая мозги лошадиными дозами кофе, который, правда, в последнее время, начал оказывать на Виктора воздействие, в корне противоположное ожидаемому, то есть ещё более клонить в сон. Оставалось надеяться, что поездка к Каурину позволит встряхнуться хотя бы в малой степени.
Валера встретил Дедкина прямо на станции, с рюкзаком за плечами, карабином в чехле. На поясе висел охотничий нож. Предложил:
– Пошли сразу ко мне, чего ты в квартире не видел.
Виктор поспешно согласился, подозревая, что перед тем у Валеры состоялся какой-то весьма неприятный разговор с женой, расспрашивать не стал, это было бы не по-мужски.
По дороге Каурин рассказывал исключительно о своих лесных новшествах. Устроил на берегу Листвянки простенькую кузницу, обложась разнообразной литературой - от технологической до исторических романов, пытался "собственным путём" постигнуть секреты булата и дамасской стали. Загадочно улыбаясь, намекал, что кой-каких результатов добился, мол, придёшь - увидишь.
Проходя мимо завода, Дедкин поинтересовался, как там идёт работа. Валера ответил кратко:
– Сдох завод. Раздербанили. Не работа - агония.
Миновали поля, пошли лесом. Каурин вспомнил про Двинцова, спросил: не встречались ли после. Дедкин рассказал, что встречался случайно с Нежиным, от него узнал обстоятельства гибели Двинцова, упомянул, что тела так и не нашли, скорее всего, затянуло под какую-нибудь корягу на дне, и будет там лежать, пока раки не объедят. Каурин помянул покойника краткой эпитафией:
– Жаль, конечно, мужик неплохой был. А с другой стороны, нечего ему здесь было делать, неприкаянным ходил. Дурак только, что тогда со мной в "окно" не подался. Звал ведь. Для него-то уж точно, хуже бы не было. Разве что: прожил бы немного меньше, так в том невелика разница.
Помолчали. Валерий спохватился:
– Да, а собаки-то как! У него ж два пса осталось. Адрес знаешь? Заеду - заберу себе. Куда им с бабой оставаться, испортит только.
– Да заходил я! Думаешь, ты один такой умный на свете?
– Себе взял? Ну, паразит, чего ж без них приехал?
– перебил Валера.
– Да, погоди ты! Дослушал бы сначала. Нету их!
– Как нету? Продала? Выгнала?
– Сами ушли. В тот же вечер и ушли оба. Галина, ну жена двинцовская, говорила, что искала долго, и объявления расклеивала, всё без толку.
– Знаю, как искала, разве ж бабы могут что по-нормальному. Сгубили псов! Жалко. Ну, да ладно, ты-то как?
Виктор принялся рассказывать о своей жизни, удивляясь, сколь серо всё получалось в собственном же изложении.
Каурин ехидно спросил:
– Ну и как: доволен? А то что-то не замечаю. Вижу ведь - тоска задавила, оттого и ко мне в гости подался. Ну, погостишь сутки-двое, а дальше как? Всё то же, пока не сдохнешь. Конечно, на похоронах коллеги будут речи красивые говорить: мол, помер в рабочем кресле, горя, так сказать, работой. И будешь ты в гробу лежать, счастливый такой, умилённый от уважения к себе. Только после-то всё равно спросят тебя: "А каким хреном ты, мил человек Дедкин, в жизни своей занимался? Кому от твоей работы лучше стало? И карманы чьи-то, иль вклады банковские во внимание принимать не станут, не те показатели.
– Да ну тебя!
– Что, заело? Думаешь, спросить будет некому? Найдутся спрашивальщики. И обзывай их, как хочешь: хоть святым Петром с ключами в рай, хоть мостиком через бездну, хоть самим судом страшным. Уж что-нибудь, да по твою душу найдётся.
– Пугаешь, что ли? Проповедник хренов! Ну и подавался бы в попы, раз уж талант такой проснулся! Или вообще: организуй свою секту, какое-нибудь "Братство Страшного Суда", или ещё круче: "Всадники апокалипсиса", пошей себе белый балахон, увешайся крестами да иконами, и давай, бери флаг в руки и возглавляй колонну! Проповедуй, вещай, авось не посадят. Что уж мне одному мозги вкручивать? Небось, на Сане уж натренировался. А я уж как-нибудь попросту. Совесть у меня чиста, пакостить ни кому не пакостил, не воровал, не грабил. А если на этом твоём суде типы вроде тебя заседают, так, будь уверен: отвечу, как следует, только уши повянут!
Валерий обиделся, вырвался вперёд, шагал, похлёстывая сломанным прутком голенища сапог. Минут через двадцать остановился, обернулся, улыбаясь, сказал:
– Да ладно! Нашёл тоже - "АУМ СЕНРИКЁ". Игнатия Лойолу какого-то вообразил. Так я всё - сам запутался, на себя злюсь, а тебе - рикошетом влетело, - протянул руку, - Мир?
– Мир, собака дикая!
– заулыбался, протягивая ладонь, Дедкин.
Вскоре добрались до кауринских "владений". Всё оставалось по-прежнему. Так же на чурбачке сидел беззубый Сана, потягивал крепчайший чай вприкуску с "Беломориной". Подскочили две чёрные крупные суки, ткнулись в руку Валерию мордами, ревниво отпихивая друг дружку, улыбались по-волчьи простодушно. Каурин потрепал ласково обоих за ушами, стараясь наделить лаской в одинаковой степени, сказал гордо: