Катилинарии. Пеплум. Топливо
Шрифт:
– Я была права! Вы злитесь на Тирана.
– Я злюсь на вас, а не на Тирана, он человек мудрый. Если он приказал мне беседовать с вами, значит, посчитал это полезным.
– Нет, вы видели! Настоящий отличник! «Раз учитель сказал, значит, правильно!»
– Отлупить вас, что ли?
– Вы не посмеете меня ударить: Тиран вам не разрешил.
– Откуда вам знать?
– Я чувствую.
– А это почувствовали?
– Да вы рехнулись!
– Сами напросились.
–
– Давайте.
– У меня же будет фингал под глазом!
– Вы переоцениваете мою силу. Я впервые в жизни кого-то ударил, предстоит еще многому научиться.
– Вы никогда никого не били?
– Никогда. Однако следует заметить, меня никто и никогда так не раздражал.
– Я польщена.
– Берегитесь. В следующий раз фингала не миновать.
– И вам не стыдно?
– Нет, мне стало легче. С вами я начинаю по-новому смотреть на мир.
– Слава богу, что вы не женаты.
– Некоторым женщинам это нравится.
– Я не из их числа. Скажите, Цельсий, в двадцать шестом веке применяются телесные наказания?
– Наша эпоха – эпоха ответственности.
– Это ваш любимый ответ, да?
– Да. Его преимущество в том, что он позволяет ответить на девяносто пять процентов вопросов.
– Если я верно поняла, в ваше время не гнушаются телесными наказаниями?
– Мы используем их так же, как вы, просто не скрываем этого.
– К телу больше никакого уважения?
– Мы глубоко уважаем тело за его красоту.
– Иначе говоря, если тело некрасиво…
– Какую ценность может представлять тело, лишенное красоты?
– Очень большую – для его обладателя.
– Никто не является хозяином собственного тела. Оно принадлежит сообществу.
– То есть сексуальному сообществу?
– Нет. Сексу в наш век не придается особого значения.
– А когда-нибудь придавалось? Секс в лучшем случае был темой для разговоров: на мой взгляд, во все времена к нему относились пренебрежительно, даже тогда, когда на словах его превозносили.
– Тело каждого принадлежат эстетическому сообществу. Быть окруженным людьми с прекрасной внешностью совершенно необходимо.
– Я тоже всегда так думала. Но, по-моему, ужасно, что это возвели в принцип государственного правления.
– Это типично для вашей эпохи. Каждый кичился своими идеями, но стоило правителю прислушаться к одной из них, раздавались крики негодования.
– В ваших словах есть доля истины. И все же принцип эстетического сообщества меня настораживает.
– Принуждать людей следить за своей красотой безнравственно? Вспомните ваше время, когда некоторые запускали
– Я все это помню. Но лекарство мне представляется хуже самой болезни. И потом, в мое время, увидев красивого, грациозного человека, я испытывала волнение, словно от неожиданного подарка. Я думала: «Он или она постарались быть красивыми, чтобы превратить этот день в произведение искусства». А сейчас, если мимо пройдет человек, обладающий красивым телом, мне останется думать лишь: «Гляди-ка, вот человек, который уважает закон».
– Именно так. Вы напоминаете мне кретинов из двадцать второго века, восклицавших «Власть – поэзии!»
– Я не имела удовольствия познакомиться с двадцать вторым веком.
– Считайте, вам повезло. Вы избавлены от худшего.
– Худшее – это двадцать второй век?
– Я здесь не для того, чтобы читать вам лекцию по истории.
– А вы не могли бы хотя бы в общих чертах рассказать мне про шесть прошедших веков?
– Я вам уже объяснял: наша история – это история энергии.
– Не очень понятно. Хотелось бы побольше подробностей.
– Довольствуйтесь тем, что мы вам даем.
– Ага. Представляю, сколько всего вы скрываете.
– Вы можете догадаться, что мир не был идеален.
– Вам стыдно, да?
– Стыдно – мне? Когда речь идет о событиях, происходивших до моего рождения, на вас лежит большая ответственность за них, нежели на мне. Это вам следует стыдиться, дорогуша.
– Во имя того, что вы называете «коллективной ответственностью», так?
– Да.
– Скажите, Цельсий, как я могла бы избежать этой вашей коллективной ответственности? В одиночку отказаться от электричества, газа, бензина? И что бы это дало?
– Ничего.
– Так что тогда? Стать террористкой? Подложить бомбу крупным потребителям энергии? Вам бы доставило это удовольствие?
– Меня бы это насмешило.
– Ну вот. Сами видите, что ничего сделать я не могла!
– Да. И вы тут совсем ни при чем, не так ли?
– Само собой. От меня ничего не зависело.
– А разве от вас не зависело просто открыть глаза? Вы были писателем: разве вы не могли написать книгу о катастрофе, которая вот-вот разразится?
– Я не пишу книг в таком жанре.
– Замечательный ответ! Вы напоминаете мне Брахама, романиста двадцать первого века, который отказывался писать о нищете своего народа под тем предлогом, что он не умел правильно писать фамилии соотечественников!
– Своего народа? Какого народа?