Катон
Шрифт:
Сообщества, в которых способность к сплочению была ниже, просто вымирали, проигрывая состязание более сильным. Следовательно, коллективный отбор действовал в направлении совершенствования морали, оттачивая в человекоподобном животном именно его специфическую человеческую составляющую. Однако, при росте добродетели внутри общины, отношение к иноплеменникам оставалось по-прежнему враждебным, если только они не вовлекались в той или иной форме в саму общину. Отсюда происходит безжалостность, с которой уничтожали конкурентов, а впоследствии, с ростом производительности труда до уровня, обеспечивающего появление прибавочного продукта, обращали их в рабство. Людьми в глазах первобытного человека являлись только соплеменники.
В процессе коллективного отбора наиболее преуспевающие племена раз-растались, подчиняя себе соседей. Отбор принимал новые масштабы и реализо-вывался в борьбе государств, результатом чего становилось преобладание в каждом регионе одного из них. И вот, когда такое государство, обретшее могущество благодаря расцвету самой чистой морали, направляющей
Когда Римская республика подчинила себе все Средиземноморье, воздействие внешних сил на нее ослабло, а внутренний потенциал резко возрос, и обратился он против самих римлян. За отсутствием внешних врагов, в полный рост поднялся враг внутренний, сидящий в самом человеке, в его биологической первооснове: против всего человеческого, выработанного обществом в процессе эволюции под действием коллективного отбора, восстал его звериный эгоизм. Облагороженный цивилизацией, он явился миру в мишурном блеске индивидуализма. Однако индивидуализм парадоксальным образом губил индивидуальность, ибо интеллектуально и духовно человек мог реализовать себя только в обществе, то есть в той среде, в которой он и вырос из зверя в личность. Добившись небывалого прежде материального богатства, римляне ощутили невиданный ранее дискомфорт. Невозможность реализовать свой социальный потенциал вызывала чувство собственной неполноценности, бессмысленности жизни и доводила их до самоубийства на золотых ложах. Индивидуальная адаптация чревата утратой всего человеческого, поскольку само это человеческое возникло и созрело в противоположных условиях.
Рим с момента возникновения включал в себя множество разнородных элементов, и в этом государстве всегда было высоко внутреннее напряжение. Борьба шла между патрициями и плебеями, крупными землевладельцами и крестьянами, нобилитетом и олигархией, населением столицы и италийцами, городским плебсом и сельским, свободными и рабами. Однако общегосударственные интересы для римлян стояли выше классовых и сословных, потому они сумели выработать политическую систему, выражавшую существовавшее соотношение сил и позволявшую разрешать все противоречия конституционными методами. Помимо выполнения основной задачи - поддержания баланса сил - такая система давала еще один эффект: она требовала постоянной политической активности всех групп населения, и благодаря этому в республиканский период каждый римлянин ощущал себя хозяином страны и был настоящим гражданином. Но равновесие в государстве нарушилось, когда оно из полиса превратилось в огромную державу, объеди-нившую цивилизации трех частей света.
Война была естественным состоянием античного мира, как, впрочем, и нынешнего, в котором только изменились формы ее ведения, и ложь стала разрушительнее бомб. Миролюбивых общин не существовало и не могло существовать. Враждовали все со всеми. Рим же оказался удачливее и упорнее тысяч других средиземноморских государств и довел дело до конца, за что удостоился у потомков звания агрессора.
Однако именно римляне впервые подняли вопрос о нравственной оценке войны, именно они стали подразделять войны на справедливые и несправедливые. Правда, моральность римлян в своих истоках имела сугубо практические мотивы, каковые лишь позднее сформировали нечто вроде национальной совести. Справедливое дело сплачивало народ и добавляло ему сил за счет гордости; справедливому делу, по представлению римлян, должны были помогать боги; наконец, справедливость в обращении с другими народами оказалась сродни дальновидному расчету и стала могучим идеологическим оружием Рима. Кроме того, гуманному отношению к представителям иных народов римлян научила сама жизнь, так как ввиду особенности истории своего возникновения Рим с самого начала не был самодостаточным государством и нуждался в подпитке людьми и идеями извне.
Справедливой римляне считали войну за Отечество или за союзников, которая объявлена официально и соответствующим образом обставлена юридически. Завоевания как таковые не входили в их планы. Побежденным государствам они предлагали заключить дружественный договор и, только если те упорствовали в своей враждебности, война продолжалась до полного их подчинения.
В эпоху высшей славы римляне, победив Карфаген, оставили в неприкосновенности сам город, а также сохранили пунийское государство и лишь позаботились о том, чтобы ограничить его боевую мощь до безопасного уровня. Овладев в ходе африканской кампании территориями Карфагена и Нумидии, они, после заключения мирных договоров, возвратили их прежним хозяевам. Изгнав из Греции македонян, римляне вывели с Балкан и собственное войско, предоставив эллинам обещанную свободу. И сколь бы ни злобствовали историки нисходящих цивилизаций по поводу этого непонятного им шага, подозревая в нем какое-то особенно изощренное коварство, факт остается фактом: Греция находилась в полной власти римлян, и они ушли из нее, не оставив там ни одного солдата. Когда же Греция оказалась оккупированной сирийскими войсками, римляне вновь пришли в Элладу, разбили азиатов и опять возвратились к себе. Точно так же римляне поступили и в Малой Азии: отбросив агрессивного царя Антиоха за хребет Таврских гор и предоставив независимость эолийским и ионийским городам, сами покинули эту землю.
Но именно в ту эпоху произошли изменения в римском обществе, которые затем отразились и во внешней политике. До той поры Рим являлся аристократической республикой с сильным народным элементом. Аристократы были заинтересованы в сохранении своих италийских имений, которые составляли экономический фундамент их благополучия, но жили они ради славы, то есть - уважения народа. Ради славы нобили стремились к доблести, совершенствовались в воинском искусстве и красноречии, заботились о своем добром имени и чести фамилии, ради любви народа они творили ратные подвиги и обустраивали родной город за собственные средства. Народ, большую часть которого составляли крестьяне, хотел мира, экономической стабильности и умных, честных магистратов, способных обеспечивать и первое, и второе, да еще иногда развлекать его публичными зрелищами.
Однако победы над величайшими странами тогдашнего мира принесли римлянам невиданные прежде богатства, а дальние походы повлияли на их мировоззрение. В прежних войнах добыча, захваченная у бедных италийских народов, едва компенсировала понесенные затраты. Но Карфаген, чудовищно разбогатевший на работорговле и посреднической торговле между Западом и Востоком, затопил Рим золотом и серебром, сокровища же Азии были уже не просто богатством, а роскошью. Богатство содержит в себе социально-значимую энергию, накопленную тысячами людей. Когда эта энергия хлынула в Рим, она безмерно увеличила потенциал одних людей и подавила других. Система оценок в обществе рухнула. Прежде римляне оценивали граждан по их личным качествам и по знатности, то есть по качествам их предков, а теперь значение человека часто определялось богатством, которое никак не было связано с его собственными достоинствами, а являлось плодом чужих трудов. Наряду со славой, фактором престижа стало богатство, но если первая порождала уваженье сограждан, то вторая вызывала только зависть. Лучшие люди, конечно, не променяют уважение на зависть, но худшим богатство давало единственную возможность отличиться, потому оно и стало объектом вожделения в первую очередь дурных людей. Постепенно легкий способ выделиться привлекал к себе все больше римлян, особенно молодежи, спешащей любой ценой заявить о себе. Представления о добре и зле смешались, нравственность стала обузой в карьере, и на форум вышли новые римляне. Плоды побед достались совсем не тем людям, какие их совершали, и они распорядились ими по-иному.
Больше других на войне нажились полководцы и легаты из сенаторской среды, но таковых насчитывались единицы, причем это были люди, уже имевшие высокое положение в Республике, потому богатства лишь придали им забот. Но зато второе в римской иерархии сословие - всадничество, занимавшееся торговлей и предпринимательством, резко усилило свое значение и вступило в борьбу за влияние в государстве. Верхи всадничества постепенно срослись с частью сената, покоренной страстью к роскоши, и образовали новую, денежную псевдоаристократию или, точнее, торгово-финансовую олигархию. Им противостояла верхушка сената - нобилитет, ориентирующийся на прежнюю систему ценностей, позволявшую ему занимать ведущее положение в обществе.
Силы всего Средиземноморья, овеществленные в богатстве и олицетворенные в римской олигархии, обрушились на сенаторов-аристократов и потеснили их у власти. Успеху олигархии способствовало и то, что нарушилась вся структура римского общества. Жесточайшее пунийское нашествие серьезно подорвало италийское крестьянство. Земледелие теперь стало уделом рабов, а римский народ на форуме представлял городской плебс, состоявший из бывших солдат, потерявших навыки мирного труда, вольноотпущенников и прочих деклассированных элементов, которые кормились подачками богачей и смутно представляли свой гражданских долг.