Каторжанка
Шрифт:
— А где Марго? — вспомнила я, поняв, что уже второй вечер она не ложилась в свою кровать. Парашка собрала посуду, оставшуюся от ужина, кинула на меня пристальный взгляд прищуренных глаз, сейчас почему-то не очень довольный.
— К коменданту пошла, — объявила она, поджав губы. — Ишь, дурная, думает, что меня и в крепости заменить сможет. Куда ей! А он-то тоже дурной, пошто ему порченая стражей девка?..
Комендант приказал меня сплавить вон из форта хоть к каторжным бабам, но почему не сунуть меня головой в Святой Огонь, почему не приказать засечь до смерти?.. Парашка, хихикая, убралась и минут через двадцать притащила кусок отличного мяса. Коменданту нынче обломились иные деликатесы, а я заслужила благосклонность той, от кого зависело очень многое.
Дней через пять путем огромных усилий, исколотых и изрезанных в кровь пальцев конверт для младенца был готов. Я смотрела на него и гордилась результатами, Теодора пила третью за день порцию согревающего отвара, тяжело дыша, и я заметила:
— Не от него ли ты становишься такая опухшая?
Будь я врачом, я запретила бы ей это пить. Теодора на глазах превращалась в копию кошмарных узниц женского барака, словно отвар сталлы был ведьминским зельем, заменяющим молодость и красоту на тепло, и у меня как у неорганика мелькали мысли… Если мои подозрения были верны, то последствия приема сталлы необратимы, еще никому в моем мире не удалось повернуть вспять другие смертельные препараты, и уж тем более ничего не смогу сделать я, не имея ничего, кроме токена и трости. Могу, впрочем, дать Теодоре по голове.
Трость я вскрыла, отвернув набалдашник, еще в ту ночь, когда Марго первый раз не явилась спать, я надеялась, что там спрятаны деньги, хотя бы немного, но ничего, кроме серой трухи, на пол не высыпалось. Дитрих что-то от меня, конечно, с этой тростью хотел, но уточнять, пересекаться с ним сейчас я не планировала, я только-только перестала пользоваться старыми тряпками — за них я Парашку искренне благодарила, — и наступал тот опасный период, когда мужу от меня лучше держаться подальше.
Да, спровоцировав старух на побоище, я добилась расположения Парашки. Она опасалась обитательниц барака, без меня или стражников она вряд ли рискнула бы туда заходить, а после драки уже не упускала случая ни побаловать меня — задобрить, вероятно — едой с комендантского стола и даже новой шкурой, ни выпустить одну на прогулку, хотя стража рявкала на нее, она в ответ — на них. Я пользовалась подарком судьбы и выходила в трещащий воздух, влажный, тяжелый, он ложился на плечи, гнул к земле, напитывал одежду влагой, на волосы кидал сединой соль, жег глаза и ломал льдом ресницы, — но я выходила и смотрела на горизонт. Корабль давно ушел, «Принцессы» все не было, не было, не было… и я не знала, перестать ли мне ждать ее или надежда, даже призрачная, лучше, чем никакая.
Я поднимала голову к небу — увидеть звезды. Хотя бы раз. Не корабль, хотя бы звезды. Здесь должно существовать что-то, дающее силы жить.
Идя обратно с прогулки, топя очередное разочарование, я услышала знакомые стоны: Теодора возвращалась из отхожего места, по привычке извещая об этом весь форт. Мимо меня к выходу прошел стражник, я окликнула его, он меня обругал, Теодора внезапно завопила — и я похолодела. Это был новый крик, она прежде так не кричала, но ведь еще слишком рано, ей рано рожать?..
Глава семнадцатая
Что я знала, чем могла помочь? Ничем. Мои познания взяты из книг, далеко не медицинских, процедуралов, где спецы с планшетами бегают от аппарата МРТ к геликоптеру, привезшему органы для пересадки, и сомнительного авторитета статей, случайно попавшихся в интернете. Принимать роды учатся восемь лет, трех сезонов «Хауса» для уверенности в собственных силах недостаточно.
Теодора замолчала, и я уже начала успокаивать себя, что она переусердствовала, привлекала внимание или, наоборот, отвлекала его от чего-то, как крик раздался снова, и я поняла — это не вопль боли, пока что нет, это голос животного, неистребимого страха. То, что происходило, пугало ее, и я, подхватив юбки — я здорово наловчилась бегать «как в старину» — понеслась на крики.
Теодора не прошла и половину пути от отхожего места до своей комнатки. Она стояла, прислонившись к стене, обхватив руками живот, под ней был мокрый пол — отошли воды, похолодела я, и что дальше? — рядом застыли два полностью потерявшие ощущение реальности стражника. Парни молодые, скорее всего, неженатые и из тех слоев населения, где не рожают в общей избе… мне ничем не помогут.
— Отнесите ее в комнату, — распорядилась я. Делать хоть что-то. — Не стойте столбами! Хотя… стойте. — Кажется, роженицы ходили в этих продвинутых сериалах на самом начальном этапе родов. — Теодора, милая, обопрись на меня, пойдем, вот так, осторожно, Всевидящий, какая же ты тяжелая.
Стражников сдуло как ветром. Я путалась ногами в юбках — своей и Теодоры, молилась, чтобы обе мы не упали, споткнувшись о кирпичи или наступив на подол. Я думала — надо сказать Теодоре что-то вроде «все хорошо», но я чувствовала, что убежденность в этом у меня отсутствует напрочь, голос будет дрожать, как дрожат сейчас руки, а прежде чем уверять человека, что он со всем справится, хорошо бы для начала не сомневаться в этом и самому.
Я готовилась к худшему. Я читала. Жаль, писатели любят эмоции и незначащий антураж, лучше бы не ленились делать побольше ссылок.
— Давно у тебя это началось? — кряхтя под тяжестью Теодоры, спросила я, умудряясь еще вертеть головой: ни одной, как назло, старухи, но учитывая, как Теодора вопила «волки, волки» все то время, что мы здесь — сколько времени, кстати? Счет ему я давно потеряла, недели две, три? И неделя на барже?.. — учитывая долгий срок и ежедневное надоевшее всем актерство, равнодушие старух к происходящему не удивляло, а стражников перепугало то, что из женщины что-то вытекло.
— Давно, — простонала Теодора, и я еще раз смогла убедиться, как позерство отличалось от искренности. Сейчас она вся была один сплошной страх. — С утра… Все крутит…
Я покопалась в памяти — темно. Ни единой зацепки, которая подскажет, долго это или нормально. Что там, я даже не предположу, преждевременные роды или в срок, да ни один местный врач, наверное, не сказал бы это.
Сколько длятся роды? Шесть, восемь, двадцать часов?
С криками и стонами, причем не только Теодоры, но уже и моими, мы дошли до комнатки. Я ругала себя — стражников надо было послать за подмогой, и пусть старухи не изъявляли желания помогать, но могли изменить свое мнение, если, конечно, они сами хоть что-нибудь смыслили в родах. Я из последних сил заставила Теодору лечь, потом повернуться на спину, начала выстраивать из кирпичей и досок баррикады, снова кляня себя на чем свет: надо было все сделать раньше, но кто знал, в какой момент все это понадобится? Я резала ножом сукна, делала из отрезов ткани веревки и связывала ими конструкцию, держа в голове то немногое, что я знала — после того, как отошли воды, шейка матки должна раскрыться сантиметров на восемь. Чертовы сценаристы, опасавшиеся, что кто-то умный решит не вызывать медиков, а все сделать сам, мне результатов их телешоу не хватит, а выбора у меня нет!
На крики наконец заглянула старуха. Я до сих пор так и не знала, как ее имя, но она и так откликалась. Черт с ней.
— Воды! — крикнула я. — Принеси много чистой теплой воды! Вскипятите воду там, быстро, и остудите ее! Чистые тряпки, мыло… Неси!
Пока старуха бессмысленно хлопала глазами, я подсунула под ноги Теодоры одну подножку, другую, рявкнула, понуждая так и лежать, и, обреченно вздохнув, полезла ей под юбку. Старуха отмерла.
— Ты что ж творишь, девка клятая?..
— Просто заткнись, старая нечисть, и принеси! Мне! Воды! — завопила я так, что, кажется, затряслись стены. А может, не кажется, я ведь могу и не такое, жаль, что вся моя магия мне сейчас не поможет ничем и никак.