Катынь. Ложь, ставшая историей
Шрифт:
Более того, 11 декабря Яблоков по телефону переговорил с начальником центрального архива Министерства безопасности РФ и выяснил, что письмо мог готовить один из особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ.
…Ну что ж, всё сходится, и документ, похоже, подлинный — не в том, конечно, смысле, что поляков расстреляли наши, а по части времени и места изготовления. Сам Шелепин на допросе утверждал, что
«…после доклада кого-то из его подчинённых (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принёс ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущёву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ… В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всём доверялся тому, что готовили подчинённые, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущёву и проект постановления Президиума ЦК КПСС» [189] .
189
Там же.
Весьма убедительно рассказано, и если бы речь шла о документах, посвящённых переводу пленных из УПВ в ГУЛАГ, можно было бы и поверить. Но только не надо песен о том, что человек, получивший такую информацию, не испытал шока и подписал документ, «не вникая». Тут что-то одно: либо расстрел 23 тысяч, либо бездумная подпись.
В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили ещё со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашёл разговор о Польше.
«Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущёву, с просьбой об уничтожении учётных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает…
Шелепин согласился с предложением об уничтожении учётных дел польских военнопленных, так как разделял мнение авторов записки о том, что в будущем „какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями“… Шелепин высказался в том плане, что сохранённые учётные дела в будущем могут нанести серьёзный удар по престижу СССР».
Так что пусть и зыбкое, но косвенное подтверждение того, что всё произошло действительно в хрущёвские времена, мы имеем.
Следующий вопрос — о судьбе самих дел. Если предложение Шелепина было принято, то должно существовать соответствующее постановление ЦК КПСС. В «пакете № 1» его нет. Стало быть, оно лежит на своём месте, в папке с постановлениями ЦК за март 1959 года — если решение состоялось, или… или не лежит!
Кстати, оно вполне могло состояться и там лежать. В нём ведь не сказано, какая именно операция проводилась в связи с постановлением от 5 марта. Дела — это сырой, первичный материал, вся значимая информация из них давно вошла в другие документы, а возможности архивов всё же не безграничны.
Но как было на самом деле? Яблокову Шелепин на этот вопрос не ответил, а вот старому другу, по его словам, рассказал:
«В разговоре А. Н. Шелепин заявил В. И. Харазову о том, что Хрущёв, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учётных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть всё остается, как есть».
Ещё одна загадка — роль в этом деле предшественника Шелепина Ивана Серова. Харазов вспоминает:
«Расстрел пленных польских офицеров Шелепин считал серьёзной ошибкой и вину за него возлагал на своего предшественника И. А. Серова (председателя КГБ СССР до декабря 1958 г.). Вся информация по „Катынскому делу“ Шелепину поступила от подчинённых, которые до этого работали под руководством Серова».
Но, простите, каким образом нарком внутренних дел Украины — а именно эту должность занимал Серов весной 1940 года — мог быть виноват в расстреле пленных, судьба которых решалась в Москве?
…Допрос Шелепина происходил в присутствии его преемника, следующего председателя КГБ Семичастного, и оба очень интересовались, будет ли допрошен Серов. Явно неспроста интересовались. Может быть, Шелепин и доверял своим подчинённым, но не настолько безоглядно, чтобы взять и просто подписать такой документ, поданный кем-то из них — не тот случай. А вот если «записка» была подготовлена по заданию Серова… тогда всё становится на свои места, вплоть до злого выдоха предшественника:
«Не веришь? Да я, если хочешь знать, сам их расстреливал!»
Серов — человек очень непростой. По словам того же следователя Яблокова, Шелепин и Семичастный рассказали ему, что
«…Серов и Хрущёв очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939–1940 гг. За Серовым прочно укрепилась слава „палача“ и правой руки Хрущёва (их объединяли и родственные связи: они были свояками)».
Более того, Александр Яковлев в мемуарах утверждал, что в «пакете № 1» была ещё какая-то «записка Серова», которой теперь нигде нет…
Так что эта провокация действительно могла прийти из хрущёвского времени. Но в чём её смысл? Зачем изготавливать совершенно секретный документ в одном экземпляре, который всё равно никому не покажешь — и ничего по нему не предпринимать?
Возможно, найти ответ нам помогут два средние абзаца документа, те самые, неуклюжие и кажущиеся чужеродными среди «чекистского» текста. Но они не только чужеродные, а ещё и абсурдные, как по форме, так и по смыслу. Первые три фразы:
«Для Советских органов… со всеми нежелательными для нашего государства последствиями…»
— достаточное обоснование необходимости уничтожения дел. С какого перепугу автор записки вдруг начинает рассказывать Хрущёву о «комиссии Бурденко», о которой в Советском Союзе знал каждый пионер? Это в газетном материале требуется излагать фактуру, потому что всегда найдутся читатели, которые её не знают — а здесь зачем? Неужели генсек не слышал о «комиссии Бурденко»?
А уж сказать, что
«…выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении…»
— вообще полный бред. Ещё совсем недавно «парни Мэддена» возложили вину за катынский расстрел на СССР, а в 1956 году, после речи на XX съезде, группа американских парламентариев открыто призвала Хрущёва покаяться за Катынь… Пассаж об «общественном мнении» мог быть напечатан в газете — но не в совершенно секретном письме, где принято было всё же писать правду.
Зачем нужно в этом тексте изложение общеизвестных вещей, а также пропагандистская ложь? Предполагаемый ответ прост и очевиден. Нелепые сущности в газетном стиле плодят… для газет! Как внутренний документ письмо абсурдно, но если оно предназначалось для опубликования, всё становится на свои места. Опубликовать в то время его могли только на Западе, в первую очередь в Америке. Общее же место западных публикаций о Катыни — «русские уверены, что они заморочили всему миру голову своей фальшивой комиссией Бурденко», а стало быть, этот тезис должен быть подтверждён. Равно как и чудовищная лживость и цинизм большевистского правительства.