Катынь. Post mortem
Шрифт:
Ярослав подошел к ящику, стоявшему на лавке возле печки. Он был полон каких-то конвертов, помеченных буквами и цифрами. Ярослав наклонился над ним и вдруг неожиданно отпрянул из-за ударившего в нос запаха. Он согнулся, едва удержавшись от рвоты. Ярослав лихорадочно выхватил из кармана мундира платок и прижал ко рту.
Женщина бросила взгляд на Ярослава, продолжая разделять с помощью пинцета слипшиеся друг с другом листочки.
– Нелегко привыкнуть к трупному запаху. – Эти слова она произнесла каким-то странно мелодичным голосом, который пробивался сквозь белую маску на ее лице. – Адам говорит, что даже водка не помогает.
– Я об этом кое-что знаю, – ответил
– Собственно говоря, для такого дела, каким мы тут занимаемся, следовало бы иметь противогазы.
В кухне появился мужчина с пачкой каких-то документов в руках. У него были крупные черты лица, на носу очки в толстой оправе, мясистые ноздри кривились, когда он вдыхал этот отравленный смрадом воздух. Он был ровесником Ярослава, хотя волосы его уже были седыми.
– Да, сейчас бы пригодились те противогазы, которые были у нас в курсантском училище, – сказал он, глядя исподлобья на Ярослава, который старался держаться подальше от ящика.
– По тревоге к газовой атаке ты всегда надевал противогаз последним. – Ярослав похлопал его по плечу. – Уже тогда капрал Собота не уставал повторять тебе: «Вы, Фридман, годитесь только в профессора, а для армии вы слишком глупы!»
– И накаркал, – мирно согласился профессор. – Ты оказался достаточно умным, чтобы стать офицером, а мне оставался только университет.
Ярослав хотел что-то ответить, но с трудом справился с накатившей тошнотой. Он чувствовал себя неловко, ведь он находился здесь всего лишь полчаса. Что же говорить тогда этим людям, которые превратили свою квартиру в эту странную лабораторию документирования смерти?
– Я восхищаюсь своей женой, – сказал Фридман. – Это длится уже довольно долго. Ведь как только мы кончаем просматривать одну партию, я приношу следующую партию документов технической комиссии Польского Красного Креста. Правда, из тех нескольких ящиков, которые поступили из России в мае сорок третьего, осталась уже небольшая часть. Немцы летом сорок четвертого вывезли эти ящики, но Робель велел спрятать часть документов в Архиве Коллегиаты на улице Францисканской, 3. – А это, – он обвел рукой все пространство над плитой, на столе и в ящике, – лишь небольшая часть…
Он извлек из принесенного конверта все содержимое. На клеенке кухонного стола были разложены, как на распродаже, реквизиты чьей-то жизни. Запонки от рубашки, трубка с обкусанным мундштуком, выструганный из куска березы чубук, покрывшийся патиной перстень с печатью, споротые с мундира погоны с тремя звездочками, молитвенник с покоробившейся обложкой и вся в пятнах записная книжка – ежедневник на 1939 год. Все это было найдено вместе с телом жертвы. Ярослав смотрел на это кладбище реликвий, разложенное на столе в кухне супругов Фридман, и перед его глазами снова возник длинный, сколоченный из досок стол, на котором лежало тело в сгнившей военной форме, в сапогах, покрывшихся плесенью. Он вновь увидел ямы, над которыми тогда стоял и одна из которых могла стать его могилой. Наверное, тогда и его документы, его военный билет и его мундштук тоже лежали бы на этой клеенке, а его товарищ по службе в армии, о котором капрал Собота говорил, что он слишком глуп, чтобы быть офицером, обнаружил бы, что сам «умник» остался лежать там, в яме, вырытой в катынском лесу…
Ярослав
– Эти документы были упакованы комиссией в вощеную бумагу, – объяснил профессор.
– Но, несмотря на это, от них исходит сильный трупный запах. Мне приходится держать их закрытыми в архиве. Приношу лишь по нескольку конвертов. Их надо соответствующим образом обработать, обезжирить, очистить. – Он говорил деловым тоном, как на лекции. – Эти склеившиеся документы мы замачиваем в петролейном эфире, потом сушим на промокательной бумаге… Эта процедура занимает несколько часов.
– Иногда целый день. – Женщина говорила сквозь платок, который придавал ей таинственный вид. Ярослав даже не знал, как на самом деле выглядит лицо жены его товарища. С того самого момента, как она впустила его в помещение кухни, она не снимала платка и не снимала с рук резиновых перчаток. Он почувствовал себя как в морге. Профессор выкладывал на клеенку очередные предметы.
– После очистки, инвентаризации и проверки фамилий мы прячем их снова. – Он терпеливо объяснял Ярославу всю процедуру. – Этакая очередная эксгумация жертв.
– Когда-нибудь, когда можно будет предъявить эти документы, их ждет еще одна эксгумация, – сказала сквозь свою маску женщина.
Ярослав по-прежнему прижимал платок к носу и ко рту.
– Как вы можете выдерживать все это?
– Кто-то же должен заняться ими. – Женщина кивком указала на лежащие на столе предметы.
Вот все, что осталось от тех, с кем он делил нары, с кем вел дискуссии о судьбах мира и о том, что этим миром хотят завладеть две мощные силы: Германия и СССР. Он пришел сюда, так как его приятель, который был архивистом и которого ему удалось отыскать, обещал ему проверить данные о майоре Филипинском. Известно ли о нем что-то точно? Может, есть какие-то документы? В катынском списке его фамилия была с ошибкой…
– Идентифицировать было совсем не просто, – отметил профессор. – Мне сказал об этом доктор Робель еще в сорок третьем году, когда сам доставил в Краков девять ящиков.
Профессор рассказал о том, как перемещались эти документы: сначала их разместили в здании химического факультета, на улице Коперника, 7, где доктор Робель проверял содержимое части конвертов, привезенных из Катыни. Вместе с ассистентом они проводили механическую и химическую очистку документов, делали копии с найденных фотографий, на которых были изображены жены и дети расстрелянных. Потом немцы приказали перенести ящики из здания химического факультета в Институт судебной медицины и криминалистики на улице Гжегужецкой, 16. Там профессор Людвик Камыковский производил инвентаризацию документов, читал письма и дневниковые записи при помощи кварцевой лампы, а затем содержание писем перепечатывалось на машинке. Часть этих записей была спрятана на чердаке здания судебной экспертизы, часть оказалась в здании Митрополичьей курии на улице Францисканской, 3, часть – в Архиве древних актов города Кракова на улице Сенной…
– А остальные? – спросил Ярослав, по-прежнему не отнимая платка от лица.
Профессор развел руками:
– В сорок четвертом немцы вывезли из Кракова пятнадцать ящиков куда-то в направлении Вроцлава. В нашем распоряжении остались лишь какие-то фрагменты документов и свидетели той эксгумации. Только вот им теперь лучше не признаваться в том, что им известно.
– В прошлом году НКВД на протяжении нескольких месяцев допрашивал доктора Робеля, – сказала женщина, склонившаяся над столом. – А доктора Водзиньского объявили в розыск.