Шрифт:
Глава 1
Ветер швырнул в темное окно горсть дождевых капель. Дождь был осенний, холодный, звук получился глухой, тяжелый, словно кто-то постучал в стекло костяшками пальцев. Была в этом звуке какая-то безнадега.
Стук капель по карнизу разбудил его — сон в последнее время был уже не тот, а ведь бывало, спал — хоть из пушки пали... Впрочем, подумал майор, все теперь стало не то — и сон, и явь, и все остальное. Он поймал себя на том, что думает о себе не иначе, как о майоре. Все остальное в нем ушло куда-то в прошлое, и остался на белом свете невзрачный человечек с большой лысиной и светлыми пуговицами
— Эк тебя повело, — сказал себе майор Селиванов. — Кому не спится в ночь глухую...
Он повернулся на другой бок, устраиваясь поудобнее, и натянул одеяло до ушей. Под одеялом было тепло и уютно, и стук холодного дождя за окном только усиливал это ощущение. Пылающие мертвенно-зеленым огнем цифры на дисплее старенького электронного будильника утверждали, что до подъема еще больше двух часов. Утренний сон самый сладкий.
Он снова перевернулся на другой бок, стараясь ни о чем не думать. Сна не было ни в одном глазу. В голову упорно лезла всякая чепуха, вроде промокающих ботинок и не ко времени затеянного супругой ремонта. “Впрочем, — мысленно хмыкнул он, — когда это ремонт был ко времени?”
Он с усилием отогнал от себя видение разоренной, густо заляпанной побелкой квартиры и снова яростно крутнулся в постели, сбивая простыню. Теперь, как и следовало ожидать, принялась занудливо и неотвязно ныть нога, регулярно дававшая о себе знать в сырую погоду. И ведь ранение-то было пустяковое...
— Твою мать, — шепотом, но очень прочувствованно сказал майор Селиванов, садясь в постели.
Он с острой завистью посмотрел на мирно посапывающую жену. Алевтина Даниловна в последнее время постоянно жаловалась на бессонницу. Майор поправил на ней одеяло и на цыпочках выбрался из спальни, по дороге прихватив со спинки стула одежду — сидеть столбиком в кровати было невыносимо неудобно.
В темной прихожей он наткнулся на шуршащую груду обоев. Выпутавшись из этой западни, он пробрался на кухню и, наконец, зажег свет. Майор оделся, поставил на плиту чайник и с некоторым сомнением посмотрел на неряшливо надорванную пачку папирос, валявшуюся на подоконнике рядом с пепельницей. Поверх пачки лежал коробок спичек. Этот натюрморт недвусмысленно намекал на то, что нет никакой принципиальной разницы — курить натощак или после чашки растворимого кофе, вкусом напоминающего жженый сахар. Майор осторожно, стараясь не шуметь, закурил.
После папиросы и кофе он почувствовал, что и этот день, пожалуй, как-нибудь проживется. Нога. почти успокоилась, и майор, закурив вторую папиросу, сел к окну и стал смотреть на дождь. Под окном стояла липа — уже совершенно желтая, подсвеченная изнутри запутавшимся в ее кроне одиноким фонарем. Это было красиво. Майор Селиванов жутко устал в последнее время от ненужного изобилия бесполезных подробностей, от бездарного вранья подследственных, истеричной напористости потерпевших, тупой наглости сержантов, увешанных, как новогодние
Дождь падал отвесно, и крупные капли, пролетая сквозь шар размытого света, сверкали, как бриллианты. Это тоже было до боли красиво. Майор невольно скосил глаза в сторону битком набитых антресолей, где среди прочего невостребованного хлама уже много лет лежала его семиструнка с обшарпанной декой, потертым грифом и почерневшими от долгого бездействия медными струнами. Тут же вспомнился обнаруженный неделю назад на глинистом пустыре в районе новостроек синелицый гражданин с тонкой черно-багровой полосой на шее, оставленной проволочной удавкой. Эксперт, помнится, сказал, что это похоже на след струны — гитарной или рояльной.
Вслед за синелицым гражданином всплыл в памяти другой, заживо сгоревший за рулем своей дорогой иномарки после того, как повернул ключ в замке зажигания. И пошло, и поехало... Майор плюнул и задернул штору — смотреть на фонарь больше не хотелось.
Дом был старый. Майор мимоходом подумал, что слово “старый” в приложении к этому фундаментальному, витиевато изукрашенному лепными финтифлюшками и облезлыми кариатидами строению звучит как-то неправильно. У него чесался язык назвать дом старинным, но в архитектуре майор был не силен, и поэтому решил на всякий случай считать дом просто старым — сталинской, к примеру, постройки, хотя ветхая “хрущоба”, в которой имел счастье проживать майор Селиванов с супругой, выглядела старше этого дома лет на четыреста с гаком.
Над подъездом нависал полукруглый эркер, подпертый двумя неодетыми каменными дамочками, которых какой-то изверг по пояс вогнал в серовато-желтую оштукатуренную стену. Селиванов никогда не мог понять, что хорошего люди видели в том, что женщины, пусть себе и каменные, держат на плечах несколько тонн кирпича, но привычно относил свое недоумение на счет недостаточной образованности в вопросах искусства, а посему никогда и нигде его не высказывал. В сопровождении троих оперативников из своей группы он поднялся по стертым ступеням и, преодолев сопротивление огромной, вычурно-резной двери полированного темного дерева, оснащенной мощной пружиной, вошел в подъезд. Впрочем, подъезд этот смахивал скорее на вестибюль, и Селиванов решил, что дом все-таки не старый, а именно старинный.
— Да, — сказал позади него один из оперативников, — лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.
— Живая собака лучше мертвого льва, — столь же афористично возразил второй.
Третий, глыбообразный, ненормально сильный физически молчун со смешной фамилией Колокольчиков, только неопределенно хрюкнул, обводя тяжелым взглядом мраморные полы и ступени, витые чугунные перила и лепные потолки, мягко освещенные сереньким осенним светом, лениво сочившимся сквозь огромные арочные окна с частым переплетом.
Они гуськом поднялись по пологой лестнице на третий этаж, слушая, как гуляет в широком лестничном пролете запутанное эхо их шагов. На площадке третьего этажа маялся сержант. Увидев Селиванова, он перестал ковырять в зубах.
— Здесь, что ли? — спросил майор, кивая на приоткрытую железную дверь, за которой неразборчиво бубнили голоса. Дверь напротив тоже была приоткрыта — совсем чуть-чуть, и в щели жадно поблескивал любопытный глаз.
— Здесь, — охотно подтвердил сержант, снова запуская спичку в дупло коренного зуба.