Кавказ подо мною
Шрифт:
— Эт, двоечник, правильно тебя из того медресе выгнали. Пошли.
Пётр Христианович наклонился над Мустафой-агой, взял его за шиворот и поволок по дороге от города. Сзади, на стенах, пребывали в прострации не долго. Успел шагов десять Брехт всего сделать. Поднялся вой и в ворота полезли невер… , тьфу, правоверные.
— Огонь! — Князь Витгенштейн махнул рукой.
Бабах. Слабенький залп, что такое два ядра, но преследователям хватило, отпрянули на время. Потом снова завопили. Брехт ускорился, не побежал, все же знают, что вид бегущего генерала в военное время
— Триста тридцать три! — прокричал Емельян и двенадцать пуль нашли ровно двенадцать жертв.
Всё, больше никто никуда не бежал. Плохо. Пётр Христианович прямо чувствовал, как со стены ему между лопаток стрелок целится.
Бах. Выстрел раздался не позади, а от группы егерей, в балахонистых зелёных костюмах. И дальше защёлкали, заставляя всех стрелков противника или свалиться со стены мёртвыми, либо залечь за зубцами. А тут и помощь подоспела. Двое мариупольских гусар на конях подлетели, один перехватил агу этого, а второй прикрыл конём Брехта. Через минуту всё успокоилось, они отошли на расстояние для малокалиберных гладкоствольных ружей недоступное и к тому же стрелять особо никто и не лез. Егеря устроили что-то типа конвейера. Одни стрелял, другой целился, третий заканчивал зарядку штуцера, двенадцатый только её начинал. В воздухе всё время была пуля. При этом егеря не стояли колом в дыму, а перебегали с места на место, выныривая из плотного облака порохового.
— Отставить! — гаркнул, что есть мочи, Брехт. Угробят же ружья, там уже все нарезы свинцом забиты. Разорвёт к чёртовой матери. Ещё и сами без глаз останутся. Зачем ему двенадцать безглазых преподавателей физкультуры и шагистики.
Егеря услышали, вынырнули из очередного бело-серого облака и трусцой ушли на недосягаемое для врага расстояние.
— И что теперь, Петер-хан?! — попытался изобразить сердитость шурин. — Так нельзя вести переговоры.
— Подождём.
Событие тридцать первое
Переговоры без оружия что музыка без инструментов.
Фридрих Великий
— Ваше превосходительство, да как же так! Это же переговорщик! Парламентёр. Это урон чести, — кинулся к Брехту ещё и майор Эрнст Георг фон Плеве.
Весело, и это говорит ему немец. Рассказать ему, что ли, о шести миллионов истреблённых евреев и двадцати семи миллионах граждан СССР убитых во время Великой Отечественной?
— Урон чести — это когда холощённый урод жирный обещает побить палками генерал-лейтенанта Российской империи. Если он может позволить себе оскорбить генерала и отдубасить его палками, то не есть ли это и оскорбление нашего Государя Александра Павловича? А ещё он обещал всех нас убить и кишки наши этой землёй набить, которую мы оскорбили своими сапогами из свиной кожи, — ладно, про кожу не говорил, но чего не усугубить-то? — Или вы майор стерпели бы оскорбление Государя и себя лично от этой жирной рожи кастратной?
— Кхм, — майор пыл наступательный
— Нет, он не переговорщик. Переговорщики выходят на переговоры, а этот вышел оскорблять меня, Государя императора, и грозился всех нас убить. Какие же это переговоры?
— Так, а что теперь делать? — почти все русские офицеры обступили генерала Витгенштейна.
— Говорю же, подождём. Можно, кстати, ускорить ожидание. Алексей Петрович, сможете попасть в жаровню на стене?
— С первого раза не попаду, так со второго точно, — подполковник уверенно кивнул, — Можно же и поближе пушки подтянуть, ответить им нам нечем.
Бабах! Эх, блин. Ядро ушло чуть правее жаровни и попало в пушку. Звону было, а потом ещё и грохот за стеной. И дым повалил. В пороховые заряды ядро отрикашетило. Тоже не плохо.
— Отставить. Теперь точно подождём.
Ждать долго не пришлось. Через десять минут вновь рубахой к ружью привязанной замахали. Брехт не пошёл. Ещё заикаться при нём начнёт парламентёр. Отправил Ширванского хана Мустафу. Там и переводчик не нужен. А для солидности, чтобы подчеркнуть, что операция проводится при союзе с Россией, отправил Ермолова. Подполковник огромный в своём красном мундире смотрелся очень внушительно. Особенно рядом с Мустафой и до метра шестидесяти не доросшим.
— Только безоговорочная капитуляция. Без оружия отпускаем только военных. И ни копейки с собой. Обыщем.
Вернулись не скоро. Мустафа долго махал руками, а Ермолов показывал кулак. Как раз с голову молодого пацана, что вышел из города в сопровождении мужичка в бурнусе или как эта шапка у муллы здесь в Азербайджане называется? Чалма?
По сияющей рожице Мустафы-хана было понятно, что до чего-то хорошего договорились.
— Кто этот молодой? — Брехт, сидевший на седле под деревом в тенёчке, встал при появлении парламентёров.
— Это Фатали-хан. Брат Селим-хана и Мухаммед-Хасан-хана, которого гусары убили три дня назад.
— Ого. Молодец фон Плеве. Ладно. Чего хочет этот хан?
— Он хочет, чтобы его поставили наместником в городе Шеки. И он готов принести присягу на верность Петеру-хану и Российскому императору, — радостно сообщил Ермолов.
— Что думаешь, Мустафа-хан? — не сильно Брехту это предложение брата нравилось. Знал немного историю предстоящей войны. Все до единого ханы, оставленные править в своих владениях, предали и Цицианова, и последующих всех губернаторов Кавказа.
— Он при первой же возможности нарушит клятву, — подтвердил его опасения хан Ширвана.
— И что предлагаешь?
— Согласиться, а потом всех его воинов и его самого убить.
— Кардинально. Поступим по-другому, -хотелось Петру Христиановичу спросить Мустафу хану, а сам-то он, как шах иранский с войском подойдёт к Куре, не переметнётся на вражескую сторону? Другой дороги нет ведь к границе. Там есть ещё Бакинское ханство, но в этом году Брехт присоединять его не хотел. Как бы не подавиться. У него нормальных войск, которые точно не предадут, и тысячи нет. И связи с Цициановым пока нет. Хоть голубиную почту заводи.