Кавказ. Выпуск XXVII. Сказки кабардинского народа
Шрифт:
Кто же больше всех? Вол, орел, пастух или мать пастуха? Козел, лиса или новорожденный?
Запасливый муравей
Шел Муравей по дороге. Навстречу ему – мужик. Знал тот мужик язык всех птиц и зверей.
Почему у тебя такая большая голова? – спрашивает мужик.
Потому что в ней много ума.
А почему у тебя такая тонкая талия?
Потому что я мало ем.
А сколько ты съедаешь?
Одного пшеничного зерна мне хватает на год, – отвечает Муравей.
Посмотрим, хватит ли тебе на целый год
Посадил мужик Муравья в один из газырей своей черкески, бросил туда пшеничное зерно и заткнул газырь.
Прошел год. Мужик думать забыл о Муравье.
Минул второй год. И тут только вспомнил мужик, что надобно отпустить Муравья.
Заглянул он в газырь и видит: сидит себе Муравей, а рядом половинка пшеничного зерна лежит.
Ты говорил, что одного зерна хватает тебе на год. Уже прошло два года, а у тебя в запасе еще ползерна. Как же так? – спрашивает мужик.
Глупец, который посадил меня в газырь, может забыть обо мне, подумал я и, чтобы не помереть с голоду, разделил зерно на четыре части.
Куйцук и шайтан
Жил-был в Кабарде Куйцук – Маленький плешивец. Был он беден, ходил в дырявых чарыках, но никогда не унывал.
Идет однажды Куйцук с сенокоса. Несет он на плече косу, песню напевает – хорошо поработал! Навстречу ему шайтан:
Откуда и куда путь держишь?
С сенокоса иду.
Расскажи мне что-нибудь интересное!
О чем же тебе рассказать! Вот разве о том, как девять косарей одного комара убили?
Разве это трудно – убить комара? Ведь он крохотный!
Может быть, и крохотный, да только девять сторожевых собак не смогли съесть одну ногу того комара.
Значит, то были не сторожевые псы, а дворняжки!
Может, и дворняжки. Да только каждая из них, стоя на задних лапах, может поймать парящего орла.
Разозлился шайтан, видит, что не переспорить ему Куйцука.
Значит, то не орлы, а воробьи!
Может быть, и воробьи, да только крыло каждого из них накроет сразу десять домов.
Совсем разозлился шайтан:
Скажи, Куйцук, что те дома совсем крошечные!
Может быть, и крошечные, да только я сам видел, что в каждом доме живет по двадцать великанов, – сказал Куйцук и засмеялся.
Шайтан даже задрожал от злости:
Значит, то были не великаны, а карлики!
Должно быть, карлики, но каждый из них съедал на завтрак огромного вола и выпивал колодец воды.
Да колодец тот, должно быть, мальчишки палочкой вырыли! Я сам видел, как колодцы роют, – сказал шайтан, сверкая глазами.
Если и вправду сам видел, значит, не глубокий. Но я знаю, что, если в тот колодец утром опустить ведро, всплеск воды услышишь только на следующее утро, – отвечает Куйцук, а сам смеется.
Наверно, мало ты успел сена накосить. День-то был короткий. Поздно рассвело да рано стемнело, – сказал шайтан, а сам от злости чуть не лопнет.
Много было работы. Я и не заметил, короткий был день или длинный. Знаю только, что утром пастух угнал в горы телят, а вечером пригнал стадо огромных быков, – расхохотался Куйцук.
Представляю, что это были за быки! – сказал шайтан. – Их и в арбу, наверное, нельзя было впрягать.
Не стану спорить. Пожалуй, слабосильные были те быки. Каждый из них мог тащить столько, сколько и восемь наших волов не дотащат, – ответил веселый Куйцук.
Не пойму я, и что ты все веселишься? Бешмет у тебя весь в заплатах и чарыки дырявые! – выпалил шайтан и даже ногами затопал от злости.
Зато иду я, куда хочу, и говорю все, что хочу! – еще громче рассмеялся Куйцук.
Нечего было возразить шайтану. Посинел он со злости и лопнул.
Кто нужнее?
Заспорили однажды между собой части человеческого тела: кто из них главный. Спорят – не хотят друг другу уступить. Руки хвалятся силой, ноги – быстротой, уши – чуткостью, а голова говорит, что она всему голова.
До того они повздорили, что перестали между собой, как прежде, советоваться и начали жить каждый по своему разумению. Однако ничего не вышло из этого и пришлось им держать совет, как быть дальше.
Первыми глаза стали говорить:
Разве не мы, братья, нужнее всего человеку? Ведь без нас он белого света не видел бы, не узнал бы его красоты и совершенства, а значит, не знал бы и счастья. Только глаза открывают перед людьми солнечный свет и глубину звездной ночи! Недаром говорят старые люди: «Лучше жизни лишиться, чем лишиться глаз». Не видать света – все равно что лежать в черной земле. О братья! Без нас – слепой человек, ходил бы он по миру с поводырем и деревянной клюкою, шага сам ступить не умея. А разве не через нас смотрят люди на своих любимых нежно и ласково? А на врагов – сурово и гневно? А разве не красивы мы сами, когда взгляд наш заблестит чистой слезою или загорится нежданною радостью? Разве не любят девушки черноглазых джигитов, а парни – девичьих глаз, похожих на бирюзовое небо? Нет, братья, мы – нужнее всего человеку, мы – главные! Нам вы должны подчиниться!
Хватит, довольно вы здесь говорили и таращились! – с шумом поднялись уши со своего места. – Братья! Было ли на свете что-либо такое, чего бы мы не услышали? Все мы умеем подслушать для человека – самую сокровенную тайну узнать, подсказать, ругают его или хвалят. А если кто задумал убить лихого джигита, сумеем предупредить его вовремя. Разве не объяснялись бы люди нелепыми жестами, когда б не было нас, их верных и чутких помощников? Мы, братья, нужнее всего человеку, мы – главные, и нас должны слушаться все остальные!
Мы видим одну только правду, – закричали глаза, – а половина того, что вы слышите, – ложь! Уши вечно слушают то, что не нужно, а то, что надо, в одно из них влетает, в другое выскакивает.
Не выдержал рот и тоже вмешался в спор:
Как прожил бы человек на свете без языка? Разве есть что-нибудь в мире сильнее и могучее слова? Хорошее слово согреет в горести, плохое лишит сна и радости, и нет на земле горше муки, чем онеметь от рождения. Недаром говорят старые люди: «Заживет рана от острой сабли, но рана, нанесенная словом, не заживает». Нет, не прожить человеку без языка, не прожить ему и без песни!