Кавказская война

Фадеев Ростислав Андреевич

Если бы новый закон мог установить производство офицеров по ценсу действительного образования, о последствиях его нечего было бы и говорить; русская армия обладала бы корпусом офицеров, лучше которого нельзя желать. Во-первых, большинство образованных людей имеет достаточно понятия о правилах чести и достаточно соревнования, чтобы нести это звание с должным достоинством, — мы полагаем, что молодые люди, окончившие гимназический курс, какого бы происхождения ни были, удовлетворяют такому условию; во-вторых, в России нет другого образованного сословия, кроме дворянства и очень крупного купечества, стало быть — цене серьезного экзамена давал бы армии офицерство почти исключительно дворянское. Цель была бы достигнута, с какой точки зрения на нее ни смотреть. Но затруднение в том именно и состоит, что осуществить подобную цель в современной России — нельзя прямым и открытым путем. Как замечено выше, такое многочисленное сословие, как офицерское, нигде не может быть создано искусственными средствами, кроме периодов чрезвычайно долгих войн, позволяющих армии вырастить

из себя собственную аристократию; в обыкновенное же время иерархия ее необходимо должна воспроизводить гражданский строй общества, почерпая из него то, что в нем есть. В последние полтора века образованные русские люди становились поголовно дворянами, оттого их неоткуда взять покуда, иначе как из дворянства. Затем, даже малообразованные дворяне проникнуты достаточной исторической закваской, чтобы стать если не хорошими генералами, то надежными обер-офицерами, как достаточно доказано опытом. Этого последнего свойства нельзя искать в других сословиях; оно является там в виде личного исключения. Для достижения цели, имевшейся в виду у сторонников последнего преобразования, т. е. создания русского бессословного корпуса офицеров по ценсу образования, — надобно было понизить этот цене до такой степени, чтобы он не представлял препятствия никому, то есть, говоря прямо, обратить его в нуль; иначе некого было бы производить. Но как подобное понижение отозвалось бы дурно в ушах людей, наиболее сочувствовавших военным реформам и бессословности, — в ушах нашей так называемой либеральной партии, — то надо было это сделать иначе, а именно — поставить такую требовательную программу, чтобы ей никто не мог удовлетворить, а затем, по невозможности отказывать всем, — всех, напротив, удовлетворять. Мы сейчас увидим, так ли это делается в действительности.

Вышедшая в прошлом году книга генерала Бобровского [203] об юнкерских училищах показывает следующее.

Всесословные вольноопределяющиеся принимаются в войска по экзамену; но эти вольноопределяющиеся, присылаемые в юнкерские училища, — следовательно, лучшие, — все слабы в русском языке и арифметике, а многие из них не знают действий над простыми числами, не умеют написать простой дроби, не могут рассказать прочитанного в книге два и три раза предложения. Иные отвечают, что Петербург — река, впадающая в Каспийское море, и т. д.

203

Видимо имеется в виду книга П.О. Бобровского «Взгляд на образование в юнкерских училищах» (СПб., 1870).

О нравственности всесословных вольноопределяющихся, по крайней мере многих из них, даже поступивших в юнкерские училища, официозная книга отзывается, что выдающиеся их недостатки состоят в отсутствии сознания собственного достоинства, в изворотливой робости, неоткровенности, пьянстве, плутовских проделках разного рода и готовности пользоваться плохо положенным.

Об их знании службы говорится, что они не выучиваются ходить в ногу, не знают ни боев, ни сигналов, ни даже первых начал рекрутской школы; что в кавалерии они не умеют подойти к лошади; что воспитанники, прослужившие предварительно несколько лет в канцеляриях, не умеют взяться за ружье.

Книга объясняет, что дети потомственных дворян отличаются тем благородным и приличным отпечатком, который всегда бывает следствием более утонченного домашнего воспитания. Это разумеется само собой, но число дворян-юнкеров редеет до крайности, как видно из следующего.

Сыновей хороших семейств, поступавших прежде юнкерами, теперь вовсе нет. По признанию автора теперь очень изредка мелькнет между юнкерами какой-нибудь блудный сын помещика или зажиточного купца, прервавший свое воспитание и не имеющий возможности возобновить его ни в каком общеобразовательном заведении. Кончивших курс в высших и средних учебных заведениях в 1872 году было только 82 человека на 7000 слишком — 1,17 %. В том же году из числа вольноопределяющихся, служившие по первому разряду, то есть потомственные дворяне, вместе с другими приравненными к ним по закону лицами, составляли только 27 %, с выключенными из военных училищ может быть до 30 %. В цифре дворян, приходившихся на эти 30 % (что не показано), было, вероятно, достаточное число польских — не панов, которым, по нашему мнению, следует открыть настежь двери военной службы, а шляхтичей, понаделанных в недавнее время фабриками фальшивых дипломов, охотно поступающих, за неимением полковой вакансии, в трактирные маркеры. Сколько же осталось русских дворян? Надобно помнить, притом, что и эта горстка дворян, за исключением 82 человек, состояла из мальчиков, не окончивших никакого курса, или даже нигде не учившихся. Остальные вольноопределяющиеся, а следовательно, и юнкера окружных училищ — нынешнего рассадника наших офицеров, делятся на два разряда: одни — дети разночинцев, мещан и церковных причетников, возвратившиеся вспять от премудрости низших классов уездных и духовных училищ; другие — писари и фельдшеры военного ведомства, число которых в трех юнкерских училищах превышает уже 30 %. Немудрено, что этот осадок всех сословий, настоящий фризовый пролетариат, поступающий в военную службу, можно сказать, с горя, отличается качествами, никогда не отличавшими ни одно из русских сословий отдельно взятое — изворотливой робостью и охотой пользоваться плохо положенным.

Что же делать юнкерским училищам со всесословными вольноопределяющимися, зачастую

отмеченными изворотливой робостью, не умеющими взяться за ружье и полагающими, что Петербург есть река? Как надеяться приготовить из них в две зимы офицеров, соответствующих своему званию? На этот вопрос приводимая нами книга отвечает совершенно удовлетворительно: «Если бы юнкерские училища требовали от поступающих строгого выполнения всех условий, то они могли бы принять одну четверть, т. е. трем четвертям должно бы закрыть двери училища. Учебным комитетам приходится снисходительно относиться к неудовлетворительной подготовке весьма многих, вследствие значительного числа свободных вакансий.

Затем начинается в училищах систематическое воспитание будущих бессословных офицеров, на которое посвящается два зимних курса — один общеобразовательный, а другой преимущественно специально — военный. Таким образом, общее образование, в сущности, довершается в одну зиму, в течение которой этим молодым людям, не умеющим рассказать прочитанное три раза в книге простое предложение, преподается 15 предметов, в том числе сравнительная анатомия и физиология (для правильной пригонки амуниции), иппология (для умения водить лошадей на водопой), гигиена (вероятно, для надзора над вентиляцией крестьянских изб, в которых разбросаны солдаты), педагогия (для преподавания в полковых школах), общее законодательство с приложением устава для мировых судей, военная администрация (в которой из юнкеров больше всех преуспевают военные писари) и проч. До сих пор в России не было ни одного главнокомандующего, знавшего все эти науки. Кажется, система преподавания в юнкерских училищах прилажена к системе военных гимназий — и с теми же результатами. Из общеобразовательного курса юнкера переходят в специально-военный; но, к сожалению, этот последний не венчает достойным образом учености, приобретенной в первом, так как, по признанию книги, хотя портупей-юнкера (кандидаты в офицеры) выходят из училища плохо знающими русскую грамматику, слабыми в арифметике и географии, но они оказываются всего слабее в практическом знании военных предметов.

В прошлом (1873) году «Московские Ведомости» разоблачили своей опытной рукой подобную систему преподавания и показали, что единственное последствие ее есть бросание казенных денег в воду. Действительно, можно сказать, нисколько не нарушая почтения к военному управлению, что таким образом обыкновенно обучают попугаев, а не людей. И попугай может заучить фразу из иппологии или сравнительной анатомии; только эта фраза не будет иметь никакого отношения к его собственному сознанию. Но «Московские Ведомости» разбирали дело с одной педагогической точки зрения, а дело это имеет, в сущности, смысл гораздо обширнейший — смысл, который можно выразить двумя словами: «по Калиш или по Днепр?» [204]

204

Т. е. останется в составе России Польша или нет.

Это либеральное преобразование, соответствующее всем прочим преобразованиям военной бюрократии с 1862 года, называется в теории «подбором корпуса офицеров по ценсу образования». На деле же оно оказывается, по крайней мере в значительной степени, подбором офицеров из робко изворотливых писарей, не умеющих взять ружья в руки. Надобно помнить, что этих последних находилось уже в 1872 году свыше 30 % в трех юнкерских училищах, между тем как число вольноопределяющихся из дворян сокращается до такой степени, что в училищах, куда им легче поступать, чем другим группам, число это упало относительно, с 1869 по 1872 год, на 24 %. Притом эти вольноопределяющиеся из дворян, как мы видели, принадлежат, за немногими исключениями, к осадкам сословия, к личностям, которым закрыта всякая другая дорога. Вне гвардии нет больше и помина об образованных юнкерах хороших семейств, которых так много встречалось в прежних полках. Вследствие старых порядков, большинство офицеров нашей армии до сих пор — дворяне, так по крайней мере уверяет «Инвалид». Но мы, очевидно, идем к тому близкому будущему, когда не только большинство, но даже поглощающее большинство русских офицеров будет состоять из писарей, дополненных изгнанными семинаристами, убоявшимися бездны премудрости.

В прежней русской армии не было слышно ни об одном офицере из писарей; их производили в классный чин, но не давали им эполет. Генерал Бобровский говорит о разных недостатках писарской корпорации в юнкерских училищах; можно действительно думать, что в писарской корпорации есть некоторые недостатки. Военных писарей, по духу, давно заведшемуся между этими людьми, презирал и презирает каждый солдат; но они привыкли рыться в Своде Законов, а потому преуспевают в военной администрации — царице наук нынешних военных курсов, — и становятся на первом плане.

Возможно ли оставаться в таком положении и с таким руководством дела? Писари и выгнанные семинаристы не только не поведут солдат в бой, — об этом нечего и говорить, — но они еще до боя совсем расклеют армию в ее внутреннем составе, сделают ее неспособной к бою. Если часть, в которой все офицеры перебиты, не может идти в огонь, то часть с подобными офицерами не может драться еще в несравненно большей степени. При отсутствии офицеров хороший фельдфебель, пожалуй, решится еще на что-нибудь — такие примеры бывали; но под начальством робко изворотливого писаря даже унтер-офицеры парализованы. Начальники такого подбора могут быть, конечно, наряжены в офицерский мундир, как и во всякое другое платье, но они не могут командовать войском ни в боевое, ни даже в мирное время.