Шрифт:
Глава первая. Путешествие из Москвы в Петербург
Вагон-ресторан был древний. Сделанный ещё в конце двадцатого века – я увидел на стенке вагона потускневшую дюралевую табличку: «Тверской вагоностроительный завод, сентябрь 1999 г.».
Я даже расчувствовался.
Когда этот вагон выпустили, я пошёл в детский сад. Люди готовились праздновать миллениум, не подозревая, что тысячелетие кончится только в 2001 году. Путин ещё не был ни президентом, ни премьером, ни председателем контрольного
Близившийся к тридцати годам возраст вагон перенёс достойно, хоть в нём всё и было старомодно: маленькие столики с застиранными серовато-белыми скатертями, вместо стульев – жёсткие диванчики на двоих, на столиках – стаканы в мельхиоровых подстаканниках, искусственные цветы в пластиковых вазочках, минералка в стеклянных бутылках. Над окнами висели маленькие телевизоры, где под тихую мелодию крутились рекламные ролики РЖД с ее неполиткорректным слоганом: «Соединяя живых». РЖД никогда не отличалась политкорректностью.
Несмотря на поздний час и убогий интерьер, вагон-ресторан был полон. Существует такая традиция в России – сев в поезд, немедленно начать есть.
Ну ладно, не обязательно есть. Можно закусывать.
Я подошёл к барной стойке, за которой стоял молодой, лет двадцати с небольшим, парень. Взгляд у бармена был таким гордым, будто он не пиво разливал в вагоне-ресторане между Москвой и Санкт-Петербургом, а работал как минимум в «Восточном Экспрессе».
– Будете ужинать? – спросил бармен. Бейджик на форме гласил, что зовут его Володей.
Я скосил глаза на меню. Солянка вегетарианская сборная питерская, котелок сборный томлёный донецкий, кролик тушёный с рисом, рагу из свинины по-лугански, картошка жареная на сковородке с грибами, салат «Московский» из азербайджанских помидоров и узбекского лука…
– Пожалуй, нет, Володя. Два бутерброда с колбасой и бокал «Балтики», – сказал я.
Бармен погрустнел, но налил мне пива и выдал бутерброды. С добычей в руках я прошёл по вагону и остановился у столика, где сидел в одиночестве крупный мужчина с грубым угловатым лицом. Перед мужчиной стоял пустой котелок и почти допитый графинчик водки.
– Свободно? – спросил я.
Мужчина медленно поднял на меня взгляд. Черты его лица были столь рублены, грубы и асимметричны, что мне немедленно вспомнилось несчастное творение доктора Виктора Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа.
– Вполне, – сообщил мужчина и зачем-то сдвинулся по диванчику к окну, будто решив, что я хочу присесть рядом с ним.
Может, у него уже не первый графинчик?
Я сел напротив. Поставил на стол тарелочку с бутербродами, отхлебнул пива.
– Вы, вероятно, москвич, – предположил мой сотрапезник.
– Угу, – вгрызаясь в бутерброд, буркнул я.
Мужчина понимающе кивнул. Посмотрел в окно, за которым безраздельно царила тьма Замкадья. Сказал:
– Два
– Что? – не понял я.
– Ну… – мужчина развёл руками и словно бы пригорюнился от моей недогадливости. – В Москве – свет на улицах, машины гудят, магазины работают… А повсюду тьма, ужас и опустошение.
– Мёртвые с косами стоят, – поддакнул я.
Мужчина подозрительно посмотрел на меня. Спросил:
– Довольны?
– Чем?
– Всем этим.
– Разве можно быть этим довольным? – удивился я.
Мужчина хмыкнул. Пояснил:
– Вы, москвичи, всю жизнь себя от России-матушки отделяли. Насмехались. Мол, только у вас хорошо. А за Мкадом жизни нет. Ну вот, дождались. Довольны?
– Почему насмехались? – поразился я.
Мужчина скептически улыбнулся.
– А то нет? Тамбовчане – волки тамбовские. Пермяки – солёные уши. Рязанцы – косопузые. Ростовцы – вислоухие.
– Ну так и москвичей по-всякому обзывают, – сказал я. – И вообще, во всем мире у всех прозвища есть. Это ж обычное дело. И внутри страны, и между странами. Да и всё это дело давнее, мало кто сейчас и вспомнит эти прозвища. И не всегда они обидные.
Мой собеседник прищурился:
– Косопузые – не обидно?
– Нет, – сказал я. – Потому что прозвище это, как нетрудно догадаться, пошло от топора, заткнутого за пояс. Дикая Степь рядом была, без топора в путь не отправлялись. Героическое прозвище. Гордиться можно.
Налив себе рюмку, мужчина буркнул:
– Дело давнее… Вот на вас тоже пиджачок косо висит, топорщится!
– Есть такое, – вздохнул я. – Кстати, и слово «топорщится» тоже от топора под одеждой произошло.
– В Питер-то по делам? – спросил он, меняя тему разговора. – Или турист?
– По делам, – признался я.
– Люблю я Питер, – с вызовом сказал мужчина. – Люди там лучше.
– Жалко, что мало их там.
– А кваzи вам не люди?
– Кваzи – они кваzи. – Я допил пиво.
– Вы человеческий шовинист.
– Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, – ответил я.
Мужчина фыркнул. Спросил:
– А вам не интересно, откуда я?
– Если честно, то нет. – Я посмотрел на часы. – Спасибо за компанию, но мне пора. Приятного аппетита.
Я встал и поправил пиджак. Он действительно сидел на мне очень косо. Пошёл к тамбуру мимо ужинающих людей.
В вагонную дверь глухо стукнули. В перестуке колёс я скорее почувствовал, чем услышал толчок. Потом ещё один.
Будто кто-то тупо бился в дверь, вместо того чтобы повернуть ручку…
На миг я остановился, глядя на дверь.
Ручка задёргалась – вниз-вверх, вверх-вниз. Снова толчок. Теперь такой сильный, что его услышали все, – люди стали поворачивать головы.
Я побежал к двери, откинув на ходу полу пиджака.
Ручка снова дёрнулась и пошла вниз – на этот раз увереннее. Дверь начала открываться.