Казачий разъезд
Шрифт:
— Главное, Орлик, уже позади, — сказал гетман. — Скажи, чтобы четыре основных воза с охраной шли к Переволочной.
— Не пойму, чего ты испугался?
— А мне пугаться уже нечего. У меня все пропало, кроме тех четырех возов. Делай то, что я сказал.
Крман слышал разговор, но ничего в нем не понял. Почему гетман считает, что главное уже позади? Насколько он, Крман, мог судить, шведы все еще атаковали русских и даже немного потеснили их. Но настоящие битвы он представлял себе не такими. Они ему виделись дымными, грохочущими, крикливыми. Во всех смыслах ужасными, как видения ада. А тут все выглядело красиво и даже картинно. Скакали одетые в красивые мундиры люди, навстречу им — другие. Сшиблись под горой, помахали саблями. Окутались округлыми — как облака в небе, только поменьше — дымками выстрелов редуты… Слева — лес, позади — река… Такую картинку вполне можно было взять сюжетом для гобелена. И он никого не пугал бы и не наводил на мысль о смерти, гибели людей. Такой сюжет, как ни странно, можно было бы назвать даже изящным и законченным.
— Где же битва? — спросил вслух Крман. — Где она?
— Перед тобой! — буркнул Мазепа. — Если хочешь остаться живым, погоняй своего коня.
— Нет, я хочу понять, что именно происходит? Я не могу постоянно полагаться на чьи-то слова и мнения. Мне нужно видеть все своими глазами, объять все собственным умом.
— Смотри, — сказал гетман. — Пробуй понять, если сумеешь…
Но то, что происходило на поле, показалось Крману странным. По причине, которой Крман не понял, шведы начали отступать. Вернее, они даже не отступали, а бежали. А русская конница, как и предрекал гетман, успела ударить шведам во фланги…
Крман внезапно почувствовал резь в виске и тошноту. И только тут вспомнил о Погорском. Где он? Что с ним? Оказалось, что Погорский спокойно спит на плаще у куста боярышника, подложив под голову руку. Лицо его было младенчески безмятежным. Рядом с Погорским пощипывали траву стреноженные и связанные друг с другом уздечками кони…
И тут начался тот самый грохот, который казался Крману обязательным при каждой большой битве. Открыли огонь русские пушки. Их было много. Крман начал было считать количество дымков, но тут же сбился со счета.
Мазепа держал в руке большие золотые часы. Интересно, для чего они ему сейчас понадобились? Погорский проснулся и, ничего не понимая, принялся, совсем как дитя, тереть глаза.
Мазепа невозмутимо продолжал изучать циферблат собственных часов, как будто это были не часы, а сказочный волшебный камень, в котором можно было увидеть будущее. Русская пехота на флангах как будто начала теснить шведов… Кроме того, русские хором что-то кричали.
— Что они кричат?
— Кто? Русские? Они кричат «ура», — ответил Мазепа. — Бегите! Чтобы спастись, у вас осталось не более четверти часа.
Сказав это, гетман повернул коня и вместе с Орликом шагом спустился с холма. Но Погорский с Крманом замешкались. Они еще ничего не понимали. Ведь битва еще продолжалась. Шведы как будто не собирались отступать.
Правда, вскоре на двух скрещенных пиках принесли Карла. Оказалось, что носилки были разбиты русским ядром. Тут же подскакал Рейншильд, крикнул драбантам:
— Солдаты! Спасайте короля! Наша пехота погибла!
Король был бледен. Крману показалось, что он без сознания. Но все же Карла усадили в седло. Он даже показал жестом, что поддерживать его не надо.
Только теперь Крман увидел, что от стройной линии шведского войска ничего не осталось. Русские сумели раздробить ее на множество мелких островков. Кое-где шведы вели еще ответный огонь. В других местах, судя по движениям солдат, шла рукопашная.
— Даниил! Даниил! — кричал Погорский. — Что с тобой сделалось? На коней!
Что было дальше? Если бы Крмана попросили описать, какие чувства владели им в последующие три дня, он ответил бы: «Никакие». Да, мчали к Днепру, оглядываясь, не приближается ли русская погоня. Спали по два часа в сутки, не расседлывая коней. Никто не говорил об усталости, о невзгодах. Все просто бежали. И бег стал казаться смыслом существования: быстрее, быстрее, быстрее к Днепру. Причем никто не отдавал себе отчета в том, что же изменится, когда они наконец достигнут Днепра. Лица людей были черны от пыли. Павших коней даже не оттаскивали на обочину, чтобы освободить дорогу идущим сзади.
Опомнились лишь в Переволочной. Ночевали под открытым небом. Благо ночи выдались теплые. Низкие спелые звезды слепили, не давали уснуть. Оказалось, что всех средств для переправы — два челна и небольшое судно, способное поднять полсотни людей, но без оружия и скарба. Из опытных генералов уцелели лишь Крейц да Левенгаупт. Никто не знал, сколько именно войска спаслось. Называли цифры от пятнадцати до двадцати тысяч.
Говорили, что король намерен дать здесь еще один бой русским, но никто не понимал, как этот бой можно дать, потеряв пушки и не имея достаточного количества мушкетного пороха. Пока шли эти совещания, часть казаков во главе с Костей Гордиенко переправилась на правый берег. Там же оказалось до сотни шведских кирасир. Король велел схватить беглецов и расстрелять, Но куда легче было отдать приказ, чем выполнить.
На следующий день, к полудню, распространились слухи, что к Переволочной приближается русская армия во главе с решительным Меншиковым. Король отдал приказ строить через Днепр мост. Ему ответили, что под рукой нет никакого дерева. Неожиданную находчивость проявил Погорский. Он приволок из разбитой церкви части деревянного алтаря, куски бревен, нашел мастеров, которые за два часа сбили плот. Охотников плыть вместе с Крманом и Погорским оказалось много. Даже слишком много. Каким-то образом на плот забралась женщина с мужем и ребенком. Она уверяла, что родом из Семиградья, пыталась вручить Погорскому мешок с двумя тысячами дукатов. Тут же оказались двое немых в простой крестьянской одежде. Впрочем, немые очень походили внешне на белокурых, сероглазых шведов. Может быть, они были вовсе не немыми, а тоже дезертирами?
— Скорее! Скорее! — торопил Погорский. — Надо отчаливать. Еще два-три гостя — и плот пойдет ко дну.
Оттолкнулись от берега и кое-как проплыли метров двести. Но груз, видимо, и вправду был тяжел для плота, он стал погружаться в воду. Голосила обладательница двух тысяч дукатов.
Двое немых разделись и вплавь решили возвращаться к левому берегу. Но тут к плоту подгребли два рыбака на челнах. Жирный блеск золотых дукатов помог договориться без переводчика. Крман взял с собой только плащ и кофр с русскими книжками, бельем и куском хлеба. Но, как вскоре выяснилось, хлеб подмок и раскис. Его пришлось выбросить.
В конце концов Погорский и Крман переправились на правый берег — без вещей, без коней, даже без еды. Сотни других людей переправлялись так же, как Погорский с Крманом, — на хлипких самодельных плотах, сбитых из обломков карет, возов, случайно подобранных на берегу бревен. Плоты эти, как правило, тонули, не достигнув и середины реки. Те, кто умел плавать, пробовали добраться до берега. Над рекой стелился не крик и не плач, а какой-то сплошной стон. Вдруг ниже по течению на правый берег выбрался табун оседланных лошадей. Кто знает, почему кони поплыли вслед за людьми. Охватила ли их тоже паника, вел ли их инстинкт или одним им известная лошадиная мудрость, но кони убрались подальше от опасного места, где вот-вот должен был грянуть новый бой. Но, даже переплыв Днепр, они не добыли себе свободы. Коней принялись отлавливать. За доброго коня можно было получить целое состояние. И Крману с Погорским пришлось бы плохо, если бы судьба в очередной раз не смилостивилась над ними. Не успев обсохнуть и выяснить, что же из багажа удалось спасти, они натолкнулись на гетмана. Орлика и Войнаровского, которые переплыли реку на небольшом судне, вместившем, впрочем, полусотню конников. Судно тут же отправилось за другой партией казаков.