Казаки-разбойники

Волошин Юрий

– А что это ты сказал про охоту на каких-то ск… Не запомнил я.

– Ха-ха-ха! Ну и тупоголовый ты, казак! Ничего не знаешь! Скальп! Это кусок кожи с волосами, снимаемый победителем с головы убитого им воина.

– А зачем это им? – со страхом спросил Лука.

– От кровожадности, друг мой Лука, чтоб тебе лопнуть, нахлебавшись соленой воды в День Всех Святых! Ну и бестолочь! Вы видели таких, ребята? – повернулся Берар к товарищам.

Матросы весело смеялись, добродушно похлопывали Луку по спине, пыхали трубками и продолжали ржать от восторга.

Лука

не стал обижаться. Он даже был согласен с этими бывалыми морскими бродягами. Они действительно многое знали, и ему стало еще интереснее поговорить с ними.

Лука поспешил к Максиму поделиться сведениями, которые он получил от матросов. Тот с удивлением и некоторым страхом поглядывал то на Луку, то на далекое море, накатывающее валы на берег. Судно качало.

И Лука вспомнил с отвращением, как он мучился первую неделю плавания. У него выворачивало все внутренности, он с трудом двигался, болела голова, а в ногах была такая слабость, что было страшно ходить по палубе.

Даже теперь, по прошествии нескольких месяцев, некоторые еще ощущали приступы морской болезни. Особенно в дни больших штормов, когда море качало судно на могучих валах и не было нигде спасения от этого кошмара.

– Даже страшно подумать, что мы можем уйти так далеко, Лука! – шептал Максим, вцепившись в рукав его куртки. – Как же тогда вернуться?

– Возвращаются же. Сотни кораблей ходят туда и обратно. И мы вернемся. Лишь бы денежек добыть достаточно.

– Тебе хорошо, Лука! – с горькими нотками в голосе протянул Максим. – А я только послушаю звон монет в кармане, так тут же охота их пропить.

– Как ты можешь столько пить? Меня начинает мутить от трех глотков. Батька говорил, что так было и с моим дедом по матери. Все сверстники и друзья смеялись над ним.

– Хмы! – неопределенно промычал Максим.

Ему было лет тридцать пять. Был он худ, жилист и черен. Его иногда дразнили турком, а он сильно обижался. И все же признался по пьянке, что его бабка была татаркой, взятой когда-то в полон и выкупленной дедом.

Его немного плоский нос был широковат, но глаза смотрели с оттенком хитринки и редко надолго останавливались на одном месте. Мысли его постоянно вертелись вокруг богатства. Это была его мечта, и все знали об этом. Однако никто не верил в осуществление его стремлений. Он все топил в водке и вине, и лишь длительное воздержание в походах, а теперь в плавании, сохранили его человеческий облик.

Надвигалось лето. Теперь казаки часто съезжали на берег и проводили много времени в тавернах и притонах, где спускали гроши на вино и баб и тешили себя одними мечтами о возвращении домой.

Лишь Макей почти не посещал кабаков. Он изредка довольствовался женским обществом и копил деньги на дорогу. К нему быстро примкнули Яким Рядно и Ермило Гулай. Они часто шептались, склонив головы над столом.

Казаки и смеялись над ними, и завидовали. Откровенно посмеивались и над Лукой, когда он пренебрежительно отзывался

о проститутках.

– На кой черт они мне сдались!? – волновался он. – Мне без интереса продажная любовь. Я нахожу себе по душе и согласию. Это интереснее.

– Вот дурень! Да и хитрец! Хочет сохранить деньжата!

– Чего там сохранять? Я все их трачу на подарки моим девкам. Зато и удовольствие получаю не то, что вы! А здешние девки ласковые, если им понравиться. А я им нравлюсь. Шрам на щеке я уже научился прятать в бородке. А одна мамзеля даже гордилась тем, что у меня такой шрам. Просила бороду сбрить.

– А ты что, Лука?

– Не. Не согласился. Пусть такого любит.

– То-то и оно, Лука! Недаром ты частенько подбриваешь свою бороденку на местный лад. Ишь какая остренькая! А усы! Точно бравый драгун!

Казаки весело смеялись, а Лука оглаживал маленькую бородку и усы. От висков шла полоса коротких бакенбардов, один из которых закрывал шрам. И теперь в порту у него, Луки, было достаточно времени заниматься своим туалетом. Он даже пользовался душистой водой, что вызывало взрывы гогота и насмешек его товарищей.

А перед глазами часто возникал образ той божественной девушки, которую он встретил в усадьбе какого-то помещика. Она не оставляла его в покое. Он часто видел ее во сне, изредка она представлялась ему по вечерам. Он не мог вспомнить ни ее платья, ни фигуры, а только лицо с русыми локонами и бледным тонким лицом и глазами, полными слез. И губы. Бледные, дрожащие, готовые искривиться в рыданиях. Но она держалась с достоинством, и гордость была заметна во всем ее облике.

И Луке иногда очень хотелось бы предстать перед нею в красивом наряде богатого человека с ухоженной бородкой и приятным запахом. Этот запах! Он и теперь остро ощущался им при воспоминании об этом создании. Он был едва уловим, но восхитителен и запомнился ему до сих пор.

Признаться в этом он не решался даже Якиму, хотя и намекал. Но у того это не вызывало отклика. Он был равнодушен к мечтам и чувствам друга.

До выхода в море оставалось дней пять. Капитан Эсеб де Казен уже объявил об этом, вернувшись из Булони еще три дня назад.

Человек шесть казаков возвращались из таверны теплым июньским вечером. Воздух был чист и ласкал приятным ветерком загорелые лица казаков, разгоряченных вином.

Они громко переговаривались. Омелько и Савко пытались затянуть песню.

Вдруг перед ними возник в темноте силуэт человека.

– Ой, приятель! – икнул Яцко, вздрогнув телом. – Чего тебе?

– Братцы! Неужто вы с Украины?! – в голосе человека звучали слезы.

– Ба! Глядите-ка! Собрат! Ты кто такой? – это рявкнул Губа, покачиваясь.

– Я? Из Киева, братцы! Правда, давно уже. Учился здесь, да неудачно.

– Ишь ты! Ученый, стало быть? – воскликнул Петро. – И что ж ты тут делаешь?

– Мыкаюсь, братцы! Вот услышал родной голос и подошел. Был тут рядом, – и человек неопределенно мотнул головой.