Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Библейскими временами, временами, когда амаликитяне и моавитяне сражались, побиваемые каменным градом, когда стены Иерихона падали от трубных звуков, пахнуло от этих неровных двухсаженной высоты коричневых стен. Ворота с темными досчатыми дверьми с надписью на них на абиссинском языке, суковатая палка-кривуля привязанная на их вершине и тряпочка абиссинского флага мотающегося на ней — все это было так дико и необычно.
Правителя Харара не было дома. Рас Маконен ушел с войском на юг, оставив управлять своей провинцией преданного геразмача Банти. Он и встретил нас, в белой с пурпуром шаме у ворот города.
Банти около пятидесяти лет. Он женат, у него двое детей — оба мальчики, лет 12-ти — 14-ти. Жена его живет в Аддис-Абебе.
Но бойкая жизнь кипит на улице. Коричневые, того же цвета, как и стены домов женщины, в серовато-желтых шамах жмутся к стенам и смотрят на нас любопытными глазами. Белые армяне, смуглые арабы, коричневые абиссинцы, черные сомали, сидят, стоят и лежат на низких и плоских крышах. Ослы, нагруженные камышом, идут навстречу, но ашкеры загоняют их палками в соседние переулки. Всюду говор большого города, большого торгового центра. Вот коричневый дом побольше других, зеленая дверь увенчана арабской зеленой решеткой с бронзовым полумесяцем — это старый дворец раса Маконена. Вот площадь у круглого храма, опять тесная узкая улица по камням, как по ступеням подымающаяся кверху — мы у дома геразмача.
Через узкую дверь мы вошли на небольшой квадратный двор. Два фаса его образованы двух — этажными коричневыми домами и два фаса — высокими каменными стенами. Прямо против двери крыльцо, обвитое виноградом, зеленые гроздья которого свешиваются сквозь деревянную решетку. Под крыльцом узкая дверь, ведущая в небольшую комнату, и в ней стол, накрытый по-европейски белой, с розовой каймой скатертью, фаянсовыми тарелками, стеклянными гранеными стаканами, ножами и вилками. Буковые соломенные стулья окружали этот стол. В глубине комнаты было широкое ложе, покрытое циновками и коврами. Стены комнаты, беленые когда-то, были украшены лишь пылью да гвоздями. В стенах были сделаны выемки в форме равностороннего треугольника для свечей. Единственным украшением было зеркало в широком золотом багете, стоявшее в небольшой выемке стены.
Геразмач от имени Маконена просил нас сесть и откушать хлеба-соли. Шесть бутылок пива и большие белые хлебы были серьезной приманкой для нас, не евших ничего с четырех часов утра. Мы уселись за стол. Абиссинец Марк, бывший переводчик г. Леонтьева, прекрасно говорящий по-русски, а лицом удивительно напоминающий Н. Н. Фигнера в роли Отелло, отец Уонди, еще два, три знатных абиссинца ходили кругом и угощали нас. Черные слуги принесли громадные черные (около полу-аршина в диаметре) круги инжиры из лучшей пшеницы, налили нам стаканы «тэча» и пива.
Обед, приготовленный армянкой-кухаркой, состоял из капусты с жареной бараниной, бульона, жареного с чесноком бараньего седла и чудных бананов. Двое слуг едва могли нести громадную банановую гроздь сплошь усеянную крупными желтыми плодами. Таких больших, сочных и ароматных бананов я не видел ни в Александрии, ни в Порт-Саиде. Чай в маленьких чашечках с золоченой надписью «think of me» заключил сытный обед, сильно приправленный перцем. Геразмач
С таким же большим отрядом пехоты впереди, сопровождаемые Банти, мы вышли из дома и тесной улицей прошли к городским воротам, вышли на Аддис-Абебскую дорогу, близ которой у самых стен города было отведено место для нашего лагеря.
Палатки начали разбивать около четырех часов дня. Геразмач оставался до тех пор, пока палатка начальника миссии не установилась на песке.
Около шести часов вечера целая процессия солдат и женщин принесла нам от имени Маконена «дурго». Шесть жирных баранов, шесть больших гомб наилучшего тэча, три корзиночки особого перечного варенья, три громадных корзины инжиры, корзина бананов, два пучка сахарного тростника и четыре бутылки самосского вина, предназначались нам по законам абиссинского гостеприимства в подарок. Для наших мулов принесли десять мешков ячменю и несколько вязанок сена.
Эта процессия черных женщин с низкими круглыми корзинами, укутанными белыми с красным плащами на головах, это стадо барашков впереди, пучки тростника, так напоминали картины библейской жизни, что забывалось, где находишься, в каком веке живешь.
Солдаты Банти тесным кольцом окружили место нашего бивака. Они остались здесь до семерок, а в сумерки в мое распоряжение прислали офицера и 14 солдат для охраны бивака.
Рождественская ночь застала нас за разбивкой лагеря. Кухня опоздала и три яйца на человека и чай с кисловатым харарским хлебом составили наш ужин.
Но когда мы вышли из-за стола, чудный вид, представившийся перед нами, заставил нас забыть все тревоги далекого похода. Высоко на темно-синем небосклоне почти без звезд сияла светлым диском полная луна. Не луна севера, кроткая и спокойная, напоминающая скромную красавицу, не та луна, что робко кидает белые лучи свои на березы и ивы далекой родины, нет, гордая красавица, уверенная в своих силах, затмившая все звезды ярким блеском своим, сверкала высоко на небосклоне; яркий обруч лежал вокруг нее, а лучи лились и лились; они серебрили палатки, обливали молочным светом зубцы городской цитадели, сверкали на полотне нашего посольского флага, что висел на одной веревке с абиссинским, дрожали эти блики на застывших, опущенных вниз листах кофейных дерев. И озаренная бледным светом луны, далеко на горизонте синела столовая гора Джерсо, два конуса других гор и длинная лиловая полоса хребта Эго. Лощина пропадала в серебристом тумане. Из тумана вырастал холм и словно игрушки торчали на холме темные хижины галласской деревни. А дальше выплывали по скату горы правильные квадраты, засаженные высокими кофейными деревами. Сады таинственной Савской царицы, культура этих полей с правильными четыреугольниками кофейных плантаций и рядом дикие горы, ярким контрастом темневшие вдали.
Из этой же синей пропасти, будто заложенной дымчатой ватой, воздымались зубчатые стены громадного города. Кубические домики лепились один к другому, образовывали кварталы, равно освещенные белым светом луны. На горе сверкал белый дворец раса Маконена и горел яркий жестяной купол харарского собора. А за городом опять таинственные синие горы, манящие на себя, за себя, как манит волшебная сказка Востока, как манит все, прикрытое дымкой неизвестности.
Наш лагерь имел волшебный вид. Зубчатая стена с двумя круглыми башнями у ворот, и над стеной белые палатки, ровные, словно бутафорские вещи, сделанные из картона. Под обрывом горят костры нашей кухни, люди в белых шамах ходят между, стадо баранов толпится у куста; в живописно наваленных камнях неподвижный стоит часовой. Тишина. Ни ветерка, ни звука. Стоишь на вершине холма у коновязи и забываешь, что это сама природа; кажется, вот-вот, откуда-нибудь из — под земли раздадутся звуки незримого оркестра и пестрый кордебалет вылетит дополнить восточным танцем красивую картину Рождественской ночи.