Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Этого быка ели восемь дней, из кожи его мастера-казаки поделали недоуздки для мулов, починили ременные наборы, подбили подметки.
Вечером офицеры и врачи обедали у начальника миссии. Это был званый обед под чудным южным небом, усеянным мириадами звезд, при кротком свете луны, освещавшей волшебную декорацию Харарских стен, садов и холмов, при звуках родных песен казачьего хора…
А потом 26-го, 27-го декабря потекла тихая, мирная и томительно-скучная жизнь на дневках. Конвой занялся исправлением своего инвентаря. Купили ковер для палатки на случай холодов, купили кожу на подметки, купили цепи для привязывания мулов — это было наиболее необходимо. Все ремни, все веревки, взятые из Джибути и Петербурга, были дочиста поедены мулами. Они грызли смоленые канаты и дочиста съедали кокосовые бечевки. По Сомалийской
Скучная жизнь у стен Харара нарушилась в воскресенье 28-го декабря, когда мы были приглашены к отцу Хейле Мариама — Ато Уонди.
Ато Уонди бывший начальник полиции города Харара и один из крупнейших помещиков Харарского округа. Он пригласил всех нас, офицеров, врачей и казаков конвоя, к себе в именье на обед… Мы должны были выехать как можно раньше, но со сборами промешкали до 10-ти часов и в 10, кавалькадой, по склонам гор, покрытых сжатыми полями машиллы, по каменным террасам, поросшим по краям громадными молочаями, кофе, лианами, жасмином и померанцами, поехали верхом на мулах к радушному абиссинскому помещику. С разрешения начальника миссии на африканский пир было взято восемь казаков.
До места пира езды было полтора часа. Вскоре на скате горы, покрытой машилловой соломой, показался сарай, сделанный из камыша и деревянных жердей. Этот зеленовато-желтый сарай был предназначен для нашего приема. Одной продольной стены у него не было, она заменялась столбами, оплетенными зеленым камышом и банановыми листьями. Поперек он делился на три части, две, по краям, большие столовые и в середине узкая — буфетная. Правая беседка предназначалась для нас, левая для казаков. Столы, сделанные из кольев, вбитых в землю, с верхом из камыша с зеленой скатертью из громадных банановых листов, были расположены в виде буквы П. Кругом шли такие же скамьи, покрытые коврами.
Хозяин, окруженный толпою своих клиентов и слуг, ожидал нас у своеобразной постройки. Тут же был и абиссинский священник абба Ульде Мадгин в русской вязаной, черной с малиновыми полосами фуфайке круглой шапочке, «друг русских», во время пира игравший роль шута.
Да это был пир, а не обед, пир, воскресивший в памяти членов миссии гомерические описания, гомерические сравнения. Невольно заговорили гекзаметрами.
На скамьях, вокруг стола, можно было сидеть или лежат, по желанию. С шумным разговором, с восклицаниями удовольствия по адресу радушного хозяина мы расселись кругом.
Ато Уонди, мужчина лет 45-ти, скорее толстый, плотный и коренастый, с умными ласковыми глазами, в белоснежной шаме с пурпуровой полосой вдоль ее, ходил вокруг стола, прислуживая и угощая. В его движениях было много природной грации — это джентльмен и аристократ от рождения. Его клиенты — мелкие помещики, баши (начальники пятидесятков) и баламбарасы (начальники сотен) сели против нас; мальчик лет пятнадцати командовал слугами и пир начался…
Нам подали большие стеклянные стаканы и по несколько блинов инжиры; скатерти, если не считать танковою банановых листов, нам не полагалось, не было ни салфеток, ни ложек, ни ножей, ни тарелок. В стаканы сам Уонди налил французского абсента, разбавили его водой и после этого европейского преддверия перешли на абиссинский стол. Двое слуг внесли большой красный поднос, усыпанный кусками горячей бараньей печенки, обильно посыпанной перцем. Каждый брал сколько хотел, брал руками, клал на инжиру и ел запивая тэчем. Тэчу было сколько угодно, целое море тэча, мутного, желтого, жидкого, пьяного. Его наливали из синих эмалированных чайников, из деревянных гомб, из бутылок. Мальчик-буфетчик не зевал. Едва отвернешься — глядишь, уже стакан наполнен и, лукаво и ласково улыбаясь, Ато Уонди подходит чокнуться. Кто мало взял печенки, тому сам хозяин своими руками отсыпает целую груду. По черным пальцам течет жир, но это никого не шокирует — тут так принято. Гляжу все наши с аппетитом едят руками проперченную бледно розовую внутри печенку. Едят до отвала, едят так, как никогда не ели, да и на будут есть, едят гомерически, запивая хмельным тэчем. На смену печенки явилась снова инжира. И так перед каждым целая гора красноватых блинов, но Уонди сыплет еще каждому свежих, лучших. Вереница слуг несет бараньи косточки, на костях кистями висят куски жареной
— «Малькам», говорит он, и столько радушия в темном лице, что невольно отвечаешь — «маляфья» (Малькам — хорошо, маляфья — отлично) и ешь, ешь.
Абба смешит гостей. To он передразнивает Французов, забавно засовывает за шею салфетку, брезгливо ест маленькие кусочки мяса и бормочет слова, похожие на французские, то прыгает и поет духовные гимны.
Смеются от души, смеются много, так много, как. и едят, да и что прикажешь делать, когда сидишь в камышовом доме, ешь с бананового листа и запиваешь. тэчем, когда кругом зеленые горы и безоблачное голубое небо, когда Европа осталась где-то позади, когда сидишь в Африке!..
Вслед за бараньими кусочками целая толпа слуг внесла на жердях из кипариса запеченных целиком баранов. С копытами, с оскаленными зубами и обуглившимися глазами, несомые двумя, тремя слугами бараны преподносились каждому. Видя, что русские гости не вполне усвоили масштаб абиссинского пира и берут слишком маленькие куски, Ато Уонди взялся резать сам. У кого очутилась баранья ляжка, у кого половина бока, каждый погружался в нежное, мало прожаренное, сладковатое мясо, резал куски, обливая руки жиром, и ел их без соли, без ничего. Подгорелая вкусная кожа хрустела на зубах, Уонди отыскивал лучшие части и подкидывал их то и дело гостям. И половины одного барана еще не с ели, как уже внесли второго, третьего, четвертого… По оживлению, которое слышалось из соседнего навеса, можно было предположить, что такое угощение в древнем стиле пришлось по вкусу и казакам.
К баранам подали салат с головками чесноку между его листьев, красное вино и снова тэчь.
Есть стало невмоготу, но впереди предстоял чай, мед и еще тэчь. Мы попросили антракт. Большинство забрало ружья и пошло на охоту стрелять маленьких колибри и длиннохвостых медососов.
По возвращении подали вареный темный чай и абиссинский мед в железных тарелках с кусочками грязного воска в нем.
Но уже есть было невозможно. Пир начался около полудня, а теперь солнце клонилось к западу, надо было думать о возвращении.
Назад ехали весело, пели их песни, смеялись, вспоминая, как рвали руками полусырое мясо, как «пожирали», другого слова найти нельзя, целиком зажаренных баранов. Двое слуг Ато Уонди несли за нами в лагерь барана, увитого зелеными гирляндами; приветливый хозяин посылал его начальнику миссии, не могшему посетить этого пиршества.
Во время обеда интересно было наблюдать отношение Уонди патрона к его клиентам. Они обедали за одним столом с нами, но им давали наши объедки, наливали им из недопитых нами стаканов, они третировались добродушным, но умным Уонди, как третировались римские мелкие граждане своими патрициями. Большие желтые псы бегали под столами и подбирали крохи, упадавшие на землю, это не были собаки Уонди, это были чьи-то собаки, но их никто не гнал, так было надо… И вспоминались за зеленым столом абиссинского помещика незатейливые рассказы ветхого завета и чудилось, что это не жизнь, а волшебный сон, художественная иллюстрация книгам Моисеевым.
XVII
Сборы в путь
Новый год. — Наем мулов. — Несогласия купцов. — Новая единица веса — винтовка Гра. — Разделение отряда.
Для поднятия громадного груза нашего каравана требовалось более трехсот мулов; нужно было или купить их, или нанять… Но экспедиция раса Маконена в землю галлов потребовала от населения почти всех способных к работе животных и геразмач Банти находился в большом смущении. Миссии надо было спешить, идти большими переходами, выступить, как можно скорее, a начальник купцов, рас Нагадий, не мог найти желающих взять подряд на себя. Посмотрели купцы наш груз, массивные ящики с царскими подарками и задумались. С одной стороны желание Менелика, чтобы посла Москова без задержки отправили в Аддис-Абебу, с другой — отказ купцов принимать груз на себя, нежелание их давать мулов — положение неприятное.