Казань
Шрифт:
Мой посыл был понят правильно, люди расслабились, обступили меня и некоторые даже потянулись за кисетами. Муха разгладил усы и начал рассказ:
– Как, стало быть, пожар зачался в низах крепости, тревогу проиграли. А наше место по тревоге у пушек в Ильинской. Ну, изготовились, ждем. А дымом то все сильнее тянет. С башни то видать, что горит нешуточно и уголья на верхний город закидывает. Наши гарнизонные и рязанские по подворьям бегают, тушат. Угли затаптывают, землей закидывают. Воды то не напасешся. К нашему ротному посыльный прибежал и нас с башни тоже на тушение пожаров послали, а меня назначили старшим партии.
Перекрестился старый бомбардир, за ним повторили все солдатики и я тоже.
Мда. План незамысловатый, исполнение топорное в прямом смысле слова. Я оглядел солдатиков и обратил внимание, что рязанская часть группы была значительно моложе гарнизонной.
– Назовись, кто таков, давно ли служишь? – обратился я к самому молодому из группы рязанцев.
Чумазое лицо рязанца осветила широченная улыбка.
– Меня звать Егорка Волосов. Я, это, рядовой из запасного батальона Рязанского полка…
– Не по форме отвечаешь, богомаз, – проворчал старый бомбардир и повернулся ко мне. – Рекруты оне. По осени набрали для пополнению полка, что в туретчине сейчас геройствует. Сразу то в бой не пошлешь. Сено-солома!
Старые солдаты нижегородского гарнизона засмеялись. А я уточнил:
– А почему богомаз?
– Малюет картинки ловко. Страсть как похоже получается.
Ух ты. Неужто самородок?
– Показать можешь? – спросил я Волосова.
Тот огорченно помотал головой.
– В казармах все осталося. Но если надо я прямо тут нарисую!
Я повертел головой, но Неплюйводы не усмотрел. Прячется от меня шельма.
– На чем рисовать будешь? У меня для тебя бумаги и красок нет.
– Ваше величество, да зачем бумага то? Мне на ней и не доводилось рисовать.
– А на чем же ты рисуешь? – Удивился я.
– На чем придется. На лубе, на песке, досках пиленых. И красок у меня никогда не было. Все больше угольком, али гвоздем.
– Как гвоздем? – Я впал в форменное недоумение. И ещё раз обернулся в поисках подходящей для рисования поверхности.
Рядом с нами стояла санная тентованная повозка, на которой перемещался сложенный воздушный шар с запасом топлива.
– Ну ка. Нарисуй что нибудь углем на вон том полотне, – я указал на повозку.
Рязанец согласно кивнул, Выбрал в костровище пару угольков и направился к повозке. Я с солдатами двинулся следом.
Парень действительно оказался гением. Я ожидал картинок в стиле накаляканных третьеклассником на промокашке. А вышло что-то в стиле черно-белой трафаретной графики. Волосов лаконичными линиями с применением штриховки очень узнаваемо изобразил на тенте МОЕ лицо. А потом в одно движение очертил вокруг головы классический, как на иконах рисуют, нимб и повернулся посмотреть на мою реакцию.
– Опять шалишь, Егорка! – проворчал старый бомбардир. – Забыл, как тебя пороли за такое, – и обращаясь ко мне пояснил. – Ваше императорское величество, не серчайте на блаженного. Он всех кто к нему по доброму относится, с нимбами рисует. Оттого и богомазом кличут. А когда полковой батюшка увидал такое, гневаться изволил и донес господину капитану. Тот за богохульство и приказал его выдрать. Но не помогло видать.
Я усмехнулся и переспросил у Волосова:
– Значит, добрый я?
– А как же! – Воскликнул тот. – Вы же простому люду волю вольную даете. Да такое только святому под силу.
На лицах окружавших меня солдат не было ни тени усмешки или скепсиса. Все смотрели совершенно серьезно, выражая этим свое молчаливое согласие с парнем. Хм. Вот и ещё одна грань затеянной мною гражданской войны. Надо не забывать и об этой стороне, при попытках понять окружающих меня людей.
– Нимб сотри, – повелел я. – А вообще молодец. Хорошо рисуешь. На рупь.
Я протянул богомазу монету со своим изображением. Солдаты с любопытством уставились на серебряный кругляш.
Тут мое общение прервал крик юного сигнальщика с колокольни:
– Ваше Величество! С первой позиции передают, что в крепости на Пороховой башне белым флагом машут.
Я на бегу распорядился о беглецах и в сопровождении своего привычного конвоя поскакал к Георгиевской церкви.
Опять огибая крепость по нижегородским улочкам я почувствовал изменения. Облака дыма заслоняли солнце, и на город опустился тревожный сумрак. Дышать гарью было неприятно. После полудня поднялся ветерок и для защитников крепости ситуация осложнилась ибо дул он со стороны Волги. Но и горожанам стало хуже. Пепел равномерно оседал на жилой застройке за пределами крепостной стены.
Когда я подъезжал к первой позиции я услышал пушечные выстрелы и небо над крышами домов поочередно прочертили шесть дымных трасс от горящих смоляных бочек.
«Что за…! Кто приказал!» – подумал я и пришпорил коня.
На батарее царила деловитая суета. Единороги в волокушах стояли уже почти не прикрываясь церковью и их стволы были направлены левее, чем раньше, что давало накрытие на верхнюю часть крепостного периметра.
К пушкам уже тащили четыре горящих смоляных бомбы. Командир батареи капитан Алексей Темнев, из заводских мастеровых пришедших с Хлопушей, командовал заряжанием и меня не видел. Останавливать я уже не успевал, да и смысла не было. Первоначальный план по сжиганию исключительно нижней части крепости пошел прахом. Приходилось признать, что гореть будет все. И тут уж несколько зажигательных снарядов ничего не изменят. Но откуда заряды? Все же утром выпалили. Надо было этими ненадежными средствами гарантированно добиться результата. Оставлять на потом ничего не планировали.
Наконец процесс заряжания закончили. Подносчики, и что удивительно бомбардиры тоже, отбежали назад. У пушек остался только Темнев. Он сам последовательно выпалил из каждой по очереди и развернулся в нашу сторону.
Я спешился и подошел к нему.
– Ваше Величество! – вытянулся Темнев. Я не дал ему начать доклад прямым вопросом:
– Откель новые снаряды?
– А это к нам на батарею мужички нижегородские подвезли в подарок. Очень просили пожечь барей. Ну я и приказал новые заряды изготовить. По мере готовности снарядов ведем беспокоящий огонь по супротивнику.