Казарма
Шрифт:
Я уже упоминал об откровенных алкашах - старлее Наседкине и прапоре Уткине. Ещё чище их был майор Синицын, одно время возглавлявший штаб нашего полка. Потом, правда, за беспробудное пьянство его с должности сняли, понизили в звании и перевели куда-то в другие ещё более отдалённые места. Сгорел в свое время и Чао, тоже перевернул свою карьеру в обратную сторону. Кстати, они с Синицыным в основном на пару и бражничали или в штабе, или в канцелярии нашей роты.
Да, и майор, и старлей были всё же осажены, приструнены, но они уж чересчур обнаглели, перешли все и всяческие границы приличия. Бывали случаи, когда Наседкин утром на построении части, опохмелившийся, в тёмных очках, скрывающих следы вчерашней драки с рассвирепевшей супругой (подробности его семейной жизни были всему
– Опять?! Опять, товарищ старший лейтенант? Кругом! Привести себя в порядок! Даю один час времени! В следующий раз - погоны сдеру к чёртовой матери!..
Пока полковник Мопс, побагровев, кричит, визжит и топает ногами, многие из нас вспоминают, как Собакин обмывал третью звезду на погонах. Из единственного ресторана города его многопудовую тушу после банкета выносили в машину четверо солдат-водителей с офицерских персоналок. Упился он от радости вусмерть. Да и то! Было известно, что полковничьи погоны и смушковая папаха года полтора хранились у Собакина в служебном сейфе, и его не раз заставали перед зеркалом, примеривающим данные символы мечты, видимо, всей жизни этого солдафона.
Так вот, многие другие офицеры и прапорщики (я уж не говорю о сержантах и старшинах) пили не так нагло, но тоже довольно регулярно и по крайней мере нас, рядового состава, особо не стеснялись. Да и чем ещё оставалось заниматься офицерам в этом Богом забытом городке, где имелся на полсотни тысяч человек один кинотеатришко, один Дом культуры и - всё. Ни парков, ни скверов, ни стадиона, ни речки, ни леса - одни бетонные коробки и тоскливый воющий ветер круглый год. Тем более - я вроде бы не упоминал?
– места вокруг вообще были гнилые: то ли кислорода в воздухе не хватало, то ли, наоборот, какого-нибудь хлора имелось в избытке, только бешеные деньги и гражданским, и кадровым военным (да, сравнительно, и нам, сапёрам, тоже) платили за транжиримое здоровье. Тут поневоле запьёшь. Вообще мне кажется, что со временем этот городок сопьётся весь, полностью и окончательно.
Альтернативы нет.
Конечно же, воспитательные меры, предпринимаемые офицерами и старшинами во главе с командиром части по искоренению даже не употребления, а хотя бы злоупотребления живительного эликсира тотального успеха не приносили. Стройбат пил. И пил крепко. В связи с этим происходили всякие случаи, истории, происшествия.
Вот один пример. Однажды в глухой октябрьский вечер, довольно поздно, уже после отбоя, примерно около 23-х часов из окна каптёрки первой роты, а это третий этаж, вылетел военный строитель Юрьев и грохнулся плашмя на плац. Его с десятком переломов, без сознания, но всё же живого сразу утартали в госпиталь, а у нас началась весёленькая ночь. Выстроили по тревоге весь полк, провели большой шмон по казармам. Так в общем-то толком и не разобрались, кто и за что выкинул беднягу Юрьева с третьего этажа, только стало известно, что в 1-й роте после отбоя завертелась грандиозная пьянка. Дембеля отмечали чей-то день рождения и своё скорое увольнение в запас, под одной из коек проверяющие обнаружили почти уже опустошённый ящик дешёвого портвейна в огнетушителях - восьмисотграммовых бутылях.
Вспоминается и другой случай, ещё более шумный. Это произошло уже под конец службы моего призыва. В очередной раз сменился в роте старшина. Пришёл только-только кончивший школу прапорщиков некий Крутов, отслуживший перед этим срочную в нашем полку. Кое-какие замашки дедовские, видимо, в крови и остались.
Раз я возвращался со второй смены в часть. Миновал КПП, иду, зеваю, сейчас, думаю, быстренько отмечусь в штабе и задам храповицкого. И вдруг наблюдаю совершенно дикую, фантастическую, немыслимую картину: из крайнего подъезда, то есть из казармы моей 5-й роты, стремглав выбегают сапёры в нижнем белье (и это в октябре!), с табуретками в руках и мчатся куда-то по плацу. Сгоряча я несуразно подумал, что где-то крутят страшно интересное кино, ведь только в этом случае мы бегали к экрану
Всё разъяснилось, когда я сунулся было в штаб - там на площадке второго этажа перед столом дежурного по части клубился шум и гам сражения, летали табуретки, лилась горячая кровь. Я увидел, как наш старшина Крутов, прячась за спину дежурного лейтенанта, отчаянно накручивает телефон, пытаясь дозвониться до комендатуры. Другой прапорщик, старшина 2-й роты и приятель Крутова, здоровенный бугай, с хрипом отбивается от десятка сапёров из нашей роты, а внизу с весьма большим интересом за битвой гладиаторов наблюдают зрители, как и я, вернувшиеся второсменщики.
Что же на этот раз произошло? Крутов крепко подпил с этим своим сотоварищем и коллегой, и в полночь они зачем-то стали поднимать сапёра, скорей всего, задумали послать его на кухню за закуской. Но на беду свою наткнулись на армянина, притом уже черпака. Тот отбрыкнулся. Крутов, если б по трезвянке, то вспомнил бы, что, во-первых, он старшина, отец роты, а во-вторых, что армяне друг за дружку горой стоят. Но он находился здорово-таки подшофе и, не медля ни секунды, долбанул воина кулаком по голове. Моментально подскочил Салварян, уже дембель, сержант, и пхнул прапора довольно сильно в грудь. Тогда приятель Крутова вздохнул, размахнулся и ахнул Салваряна в ухо. Тот перевернулся. Вот тут-то спрыгнули с постелей ещё несколько армян и схватились за табуреты. Прапорщики, видя такой поворот дела, забыли враз про командирский форс, свой пьяный кураж и вприпрыжку помчались искать защиты в штаб. Сапёры, разгорячась, за ними. В этот кульминационный момент я и застал действо...
Бугаистому собутыльнику Крутова все-таки сумели пробить голову табуреткой, не очень сильно, но крови нахлестало порядочно. И всё же окончательная виктория в этой баталии осталась за прапорами. Приехал усиленный патруль из комендатуры во главе также с прапором. Инцидент углублять не стали, решили замять по горячим следам: всю роту выстроили в проходе, Крутов, успевший ещё подбалдеть, прошёлся вдоль него и въехал под дыхало или чкнул в шар кулаком каждому, кого посчитал оборзевшим.
– Совсем советской власти нет!
– раздался во время этой экзекуции чей-то сапёрский вздох.
– Я вам покажу советскую власть!
– ерепенился уже снова смелый и самоуверенный старшина. Хрясть!..
Сапёрам приходилось терпеть: с комендатурой шутки плохи - можно не то что на губу загреметь, вообще как бы дисбат не схлопотать...
В эти мгновения я чувствовал себя довольно паршиво. Всегда мучительны ситуации, когда решительно не знаешь, как себя вести, как поступить. Единственное, что я сделал, когда Крутов в хмельной горячке наскочил на меня, дескать, ты, сержант, тоже в строй становись, я ему не поддался, устоял. Он, правда, и сам быстро отскочил: может, вспомнил, что я во второй смене был и не участвовал в их необыкновенном концерте, а скорей всего, всё же сообразил, что секретарь комсомольской организации роты в этом строю будет нелеп.
Впрочем, я и так, в стороне, смотрелся нелепо. Конечно же, я должен, я обязан был вмешаться в ситуацию, прервать эту даже для стройбатовской обыденности редкостную сцену, но, как и бывает всегда в сложных случаях, боясь попасть в смешное, унизительное положение (для комендатуры, гансов я был не комсорг, а обыкновенный сапёр, как и все), я молчал. Потом ушёл в свой взвод, разделся, лёг, завернулся в одеяло с головой, но ворочался долго, почти до утра...
Совпало так, что буквально на следующий день в роте проходило какое-то собрание, может быть, и комсомольское. И вот ребята, молодцы, начали резкий разговор о вчерашнем, хотя я, откровенно говоря, считал, что они побоятся связываться со старшиной. Его на собрании не было, и вообще он в этот день в казарме не показывался. Командиром роты у нас был уже капитан Борзенко. Он опешил, он жутко удивился, что в его подразделении без его ведома происходят такие невероятные глобальные катаклизмы. И надо отдать ему должное, он сразу встал на сторону сапёров и сурово пообещал: