Казароза
Шрифт:
— Почему?
— Эта рыжая раньше была его любовницей. Она дала ему отставку из-за вас. Верно?
— В какой-то степени, — вынужден был признать Свечников.
— Итого, у Варанкина было сразу две причины от вас избавиться. Поначалу я грешил на него, но, как видите, ошибся. Казарозу убил Порох. Помните, где он сидел во время концерта?
Свечников показал и направился туда, не дожидаясь, пока Нейман попросит его пересесть.
— Стул на сцене, — пояснил он, — я поставил там, где стояла Казароза.
— Отлично. Я вижу, мы друг друга понимаем. Нейман прошел в четвертый ряд и оттуда сказал:
— Я сидел вот здесь, вы — через стул от
Он вернулся на прежнее место и заговорил снова:
— Только мы ушли, к Караваеву явился один его негласный сотрудник из студентов. Он сообщил, что Порох собирается вас убить. Я тут же все понял и приказал последить за ним. У меня было опасение, что он не оставил идею с вами поквитаться. В общем, когда около одиннадцати Порох вышел из дому, мне дали знать. Я решил понаблюдать за ним лично. Он подошел к училищу, затем направился во двор. Через минуту раздался выстрел. Мы бросились к воротам, он увидел нас и побежал. По дороге успел выбросить револьвер.
— Вы его нашли?
— Сейчас темно, завтра найдем. Я примерно знаю, где нужно искать.
— Даневича тоже отчислили из университета?
— Нет. Его — нет.
— Почему? В губком я писал про них обоих.
— Даневич сам еврей. Погромных настроений у него быть не может.
— Ошибаетесь. Он из тех, кто таким способом доказывает свою объективность.
— Если для вас это вопрос принципа, напишите о нем отдельно, — предложил Нейман. — Его тоже отчислят.
— А Варанкина вы за что арестовали? По подозрению, что из ревности он хотел убить меня, а убил Казарозу?
— Нет, просто Караваев проверил ваш архив и обнаружил копию того письма, которое было найдено при обыске у Алферьева. Писал Варанкин. У них на кафедре есть пишущая машинка с латинским шрифтом.
Свечников достал брошюру «12 уроков эсперанто-орфографии».
— Это из его домашней библиотеки, — объяснил он. — Алферьеву он писал как эсперантист эсперантисту, не более того. Попалась ему эта брошюра, вот и решил высказать автору свои замечания.
— Да, — согласился Нейман, — на допросе он сказал то же самое. Завтра мы его отпустим.
— Вы говорили, что доверяете мне, — напомнил Свечников. — Зачем тогда послали следить за мной?
— Это не я. Это Караваев. Как только ясно стало, что письмо Алферьеву писали не вы, а Варанкин, он отозвал своего агента.
— В каком часу с меня сняли наблюдение?
— Где-то около пяти. Может быть, в шесть, не позднее.
— Странно. Когда мы с Вагиным шли к училищу, за нами был хвост.
— Вам показалось. Идемте.
Вышли во двор. По-прежнему шумела листва, где-то дребезжал под ветром изломанный жестяной карниз. На фоне звезд ясно виднелся встроенный в правое крыло восьмигранный шатер часовни Стефана Великопермского. В здешней тайге он когда-то крестил зырянских язычников, сочинял для них азбуку и жег идолов с обмазанными медвежьей кровью деревянными губами.
— Могу представить, каково это — быть причиной смерти женщины, которая тебе нравится. Вы ведь были к ней неравнодушны, да? — спросил Нейман почти дружески.
— Да, — ответил Свечников.
— Как мужчина я вас понимаю. Пока ехали в поезде, сам в нее чуть не влюбился.
Двинулись к воротам.
— Между прочим, — сказал Нейман, — со мной был в точности такой же случай. В шестнадцатом году под Сувалками немцы прорвали фронт, и нас бросили в контратаку. Я шел в цепи, слышу — сзади выстрел. Оглядываюсь, это наш ротный. Револьвер у него еще дымится. Он казенные деньги растратил, а я об этом случайно узнал, и он знал, что я знаю. Выстрелил мне в спину, а попал в солдатика впереди меня.
Уже на улице он спросил:
— Кто такой Плутарх, в курсе?
— Слышал, но не читал. А что?
— Он очень хорошо объясняет, почему в мире все повторяется. Жаль, наизусть не помню, а если своими словами, выйдет не то.
Через много лет Свечников нашел у Плутарха это место:
Поскольку время бесконечно, а судьба переменчива, не приходится, пожалуй, удивляться тому, что весьма часто случаются в истории сходные между собой происшествия. В самом деле, если число главнейших частиц мироздания неограниченно велико, то в самом богатстве своей сущности судьба находит обильно-щедрый источник для созидания подобий. Если же, напротив, все происходящее в мире сплетается из ограниченного числа изначальных частиц, то неминуемо должны многократно повторяться происшествия, порождаемые одними и теми же причинами.
На следующий день Вагин в гостиницу не пошел, решив прийти вечером прямо в школу. Майя Антоновна сказала, что встреча Свечникова с городскими эсперантистами состоится в шесть часов.
До обеда он просидел у себя в комнате, перебирая старые фотографии.
Еще молодая женщина облокотилась на парапет набережной. Платье в горошек, шестимесячная завивка, в одной руке зонтик, в другой — сумочка с деньгами и санаторной книжкой.
Она же полулежит в прибое в своем перешитом из сарафана, пережившем две войны купальнике. Лучезарная улыбка обещанного и сбывшегося счастья, надпись «Привет из Ялты».
И вот наконец она выходит из волн с надувным кругом подмышкой. Остановись, мгновение! Вечный кадр — новая Венера рождается из пены Черноморского побережья. Наденька, Надя! За всю жизнь только однажды удалось ей съездить на юг. Теперь сын чуть ли не каждый год отправлялся в Крым или в облюбованную невесткой Хосту, Вагин даже не всегда ходил их провожать, а в те годы перрон был заполнен толпой провожающих. Являлись целыми семействами, все поколения. Он сам, как мальчик, бежал тогда за уходящим поездом, до последней возможности махал рукой и суеверно боялся пропустить, не запечатлеть в сердце последний ответный взмах Надиной ладошки. В окнах вагонов маячили зареванные лица отпускниц, отпускники мрачно затягивались папиросами. Кто-то крошил булку прямо на рельсы. Здесь еще жила память о том, что грозный дух российской дороги требует искупительных жертв. Он витал над перроном областного вокзала, как над алтарем.
И там, в Ялте, Надя встретила Осипова. Она не видела его почти двадцать лет, но узнала сразу. Он вовсе не спился под забором, как уверяла его бывшая супруга, напротив, был бодр, здоров, работал пляжным фотографом, носил войлочную шляпу, имел жену-армянку, троих черноглазых детей и кавказскую овчарку по кличке Эзоп.
Осипов исчез из города наутро после похорон Казарозы. Никто ничего о нем не знал, пока Надя не встретила его на ялтинском пляже. Перед отъездом он подарил ей бутылку вина «Педро».